— Как… как прошла операция? Что с ним?
— Перитонит.
«О, Ричард!» — воскликнула я про себя. А вслух сказала:
— Но сейчас… сейчас с ним все в порядке?
— Он все еще под наркозом, — терпеливо повторила женщина. — Разумеется, врачи сделали все, что было возможно в данной ситуации. Но его состояние квалифицируется как тяжелое.
— Кто оперировал? — хрипло выдавила я из себя.
— Сэр Кеннет Колдер. Хотите, я скажу мистеру Коррингтон-Эшу о вашем звонке, когда он придет в себя? Как вас зовут?
Я быстро вдохнула воздух и едва слышно проговорила чужое имя, которое регистратор, без сомнения, не успела разобрать, а затем повесила трубку.
Мое тело била нервная дрожь, в голове мелькали обрывки фраз и слов — и моих собственных, и регистратора, и Питера. Перитонит. О, это серьезно. Это очень серьезно. Теперь Ричард должен бороться за свою жизнь. Сколько раз я слышала, как подобный диагноз обсуждался врачами.
— Ричард! — воскликнула я, словно в агонии. — Ричард, дорогой мой!
Я снова стала ходить из угла в угол по комнате, сцепив перед собой руки. Именно в такие минуты понимаешь, что отчаянно любишь человека, а отсутствие статуса жены не дает тебе возможности находиться с ним рядом, чтобы помочь, чтобы хоть как-то облегчить его страдания. Быть любовницей даже хуже, чем быть просто дальним родственником или мало значащим знакомым. Им позволяется проявлять свои дружеские чувства, им можно прийти в больницу, расспросить о состоянии Ричарда, и никто не прогонит их, не удивится их вопросам, не станет критиковать или смотреть с подозрением.
Горячие слезы отчаяния, боли и разочарования потекли по моим щекам. Я не знала, что мне делать.
Через некоторое время я снова попробовала собраться. Возможно, я преувеличиваю опасность, уговаривала я себя. Ведь мне сообщили, что все возможное сделано, что его оперировал один из лучших хирургов Лондона. Я много слышала об этом человеке, а недавно за свои заслуги в медицине он получил звание рыцаря.
Обслуживающий персонал на Кавендиш-сквер тоже был безупречен. И Ричард мог рассчитывать на заботливое отношение и внимание, какие только можно было купить за деньги. И тем не менее не всегда деньги могут спасти жизнь. Еще я твердо знала, что сейчас, когда ему так плохо, он хотел бы, чтобы я была рядом, а не Марион, чтобы я держала его за руку.
Последующие два часа показались мне просто ужасными. Передо мной все время рисовались самые мрачные картины.
— Я должна видеть тебя, мой дорогой, — повторяла я без конца эту фразу, как заклинание. — О, Ричард, я должна видеть тебя.
И все же здравый смысл подсказал мне решение — вечеринка в честь помолвки Пом отменялась. Мне было необходимо просто ждать. Ждать, когда он пришлет кого-нибудь за мной. Именно этого он хотел, я была уверена в этом.
В субботу утром я пошла в магазин и купила большой букет красных роз. На карточке, опять же соблюдая предосторожность, я написала: «От Джона». Мне хотелось сказать ему, что я очень люблю его, как только может одно человеческое существо любить другое.
Всю ночь я пролежала в кровати без сна. Я страдала вместе с ним, каждая клетка моего тела отзывалась болью. Затем стало совсем невыносимо, я поднялась с постели. Мое лицо и глаза немного припухли от слез. Сделала себе чай. Скоро я опять позвоню в госпиталь.
В семь утра мне сообщили, что мистер Коррингтон-Эш по-прежнему в тяжелом состоянии. Но это совсем неудивительно, так якобы и должно было быть.
Я снова пошла на кухню. Я уже не сдерживала рыданий. Но по крайней мере, человек, которого я люблю больше всего на свете, которым дорожу больше, чем собственной жизнью, жив. Он жив. Но ему больно. Прошло уже почти двадцать четыре часа после операции, а в больнице по-прежнему говорили, что он в критическом состоянии.
Как мне хотелось пойти на Кавендиш-сквер. Но это было невозможно. Я могла встретить там Марион или каких-то других родственников.
Придя на работу, я посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась своему внешнему виду. Мистер Кайя-Мартин сразу заметил, что со мной что-то не так. Я торопливо объяснила, что моего знакомого положили в госпиталь с диагнозом перитонит.
Доктор стал расспрашивать меня о деталях операции и послеоперационного периода. Но я ничего не могла сказать, потому что сама ничего не знала. Я просто села и заплакала. Он старался, как мог, меня успокоить. Налил мне бренди, принес сигарету. Разумеется, сказал мистер Кайя-Мартин, подобная операция сопряжена с множеством различных осложнений, но госпиталь на Кавендиш-сквер — один из лучших в Лондоне. Надо всегда думать о хорошем, всегда надеяться на лучшее. И так далее, и так далее…
Я вытерла слезы, припудрила лицо и извинилась. Затем стала просматривать корреспонденцию. Но доктор внимательно взглянул на меня и сказал:
— Наверное, тебе очень нравится этот парень. Поезжай-ка ты домой и немного отдохни.
Но я решила остаться. Работа хоть как-то отвлекала меня от тревожных мыслей.
В одиннадцать часов я снова позвонила в больницу. Ричарду лучше не стало, но не стало и хуже.
Выносить это мучение было невозможно. Быстро перекусив и написав записку для доктора, я отправилась в больницу на Кавендиш-сквер. В нескольких ярдах от входа я остановилась и посмотрела на окна, пытаясь определить, за каким из них может находиться палата Ричарда. Я заколебалась. Не лучше ли мне вернуться?
Вдруг я увидела, как к госпиталю подъехал большой блестящий «роллс-ройс». Мне внезапно стало очень холодно, хотя день выдался на редкость жаркий. Это была машина Коррингтон-Эшей. За рулем сидел Данкс, я узнала его. Именно на этом лимузине Ричард отвез меня после ужина в «Савой грил» на Уимпол-стрит, где я тогда жила с Диксон-Родами.
Я не могла сдвинуться с места, просто стояла и ждала, когда из машины выйдет Марион.
Наконец она появилась. Остановилась около Данкса и что-то ему сказала. Я просто была не в состоянии оторвать от нее глаз. Передо мной стояла женщина, которая была для Ричарда всем и одновременно ничем. Женщина, на месте которой должна была находиться я!
Она выглядела великолепно, точно так же, как на фотографиях. Высокая, стройная, очень изящная, красиво одетая. Светлые волосы до плеч. Гладкие и блестящие. На ней был приталенный черный пиджак и черная юбка чуть выше колен с небольшим разрезом.
Затем Марион быстро поднялась по ступенькам и скрылась в подъезде госпиталя.
Я отвернулась. Немного постояла, находясь в каком-то оцепенении, а затем бросилась бежать прочь с Кавендиш-сквер. Встреча с этой великолепной светской женщиной стал последней каплей в том море отчаяния, в которое я окунулась, узнав о болезни Ричарда.
Глава 22
Ричарду стало лучше! На четвертый день после операции я получила от него небольшую записку, которую он передал медсестре, надписав на ней мой адрес. Я вскрыла конверт дрожащими руками и прочитала:
«Моя Роза-Линда, я очень сожалею обо всем этом. Все случилось совершенно неожиданно. Боюсь, ты беспокоилась за меня все эти дни, но я был не в состоянии писать. Мне уже лучше. Очень хочу тебя видеть. Надеюсь, мы встретимся, как только я отсюда выберусь. Все будет хорошо. Береги себя, любимая.
Р.».
Я снова и снова читала эти строки и ощущала, как от радости бьется мое сердце.
Позже Ричард говорил мне, что в этот период он особенно сильно хотел видеть меня. Но вместо меня там была Марион. Она приезжала каждый день, привозила цветы. Вся палата была уставлена корзинками с цветами. Но это лишь усугубляло его мрачное настроение. Особенно угнетающе действовала на Ричарда показная забота его жены, ее желание даже личное горе выставить на публику.
— Когда я выходил из наркоза, мне сказали, что я говорил что-то непонятное о каких-то цветах. О розах. Они не поняли, что это я называл твое имя. Я звал тебя, Роза-Линда. Потом я сказал, что просто бредил.