— Верно. И восемь дней продолжала вкладывать. Однажды положила тебе в ботинок. Потом на тарелку. В миску для супа. Однажды вставила в нее твою зубную щетку. Каждый день, по несколько раз в день… в течение восьми дней, Гип!
— Я не..
— Ты не понимаешь! О, я тебя не виню.
— Я не это хотел сказать. Я хотел сказать: я тебе не верю.
Наконец она посмотрела на него; и тут он понял, как редко он оставался без ее взгляда на своем лице.
— Правда, — напряженно сказала она. — Правда, Гип. Так нужно было.
Он неохотно кивнул.
— Ну, ладно. Так нужно было. Но какое это имеет отношение…
— Подожди, — попросила она. — Ты поймешь… Каждый раз, прикасаясь к трубе, ты отказывался признавать ее существование. Ты выпускал ее из руки и не смотрел, как она падает на пол. Наступал на нее босой ногой и даже не чувствовал. Однажды она оказалась в твоей еде, Гип; ты подобрал ее вилкой, как фасоль, положил конец в рот, потом выплюнул; ты даже не понял, что она у тебя в тарелке.
— Бл… — начал он с усилием и закончил:
— блок. Так называл это Бромфилд. — Кто школ Бромфилд? Но тут же забыл об этом. Заговорила Джейни.
— Верно. Теперь слушай внимательно. Когда наступает время исчезнуть блоку, он исчезает. И вот ты стоял с куском трубы в руке и знал, что он реален. Но до того, как ты сам это осознал, я ничем не могла тебе помочь.
Он подумал.
— Ну… и как же это случилось?
— Ты вернулся.
— К магазину, к разбитой витрине?
— Да, — ответила она и сразу продолжила:
— Нет. Я хотела сказать другое. Ты пришел в себя в этой комнате и ты… ну, ты сам сказал: мир стал для тебя больше, он вместил в себя и эту комнату, потом улицу, потом весь город. Но то же самое происходило и с твоей памятью. Твоя память росла: сначала она включила вчера, потом последнюю неделю, потом тюрьму, а потом то, что привело тебя в тюрьму. Теперь посмотри: сейчас эта труба означает для тебя что-то важное, что-то очень важное. Но раньше труба ничего для тебя не значила. Ничего не значила, пока твоя память не ушла достаточно назад. И тут труба снова стала реальной.
— О, — сказал он. Она опустила глаза.
— Я знала о трубе. Я могла объяснить тебе. Я все старалась привлечь к ней твое внимание, но ты не мог ее увидеть, пока не был готов. Ну, хорошо, я многое знаю о тебе. Но разве ты не понимаешь: если бы я тебе рассказала, ты не смог бы меня услышать?
Он покачал головой — не отрицая, а ошеломленно. И сказал:
— Но я больше — не болен!
И прочел ответ в выражении ее лица. Негромко переспросил:
— Не болен? — И тут в нем вспыхнул гнев. — Послушай, — прорычал он, неужели я неожиданно оглохну, если ты расскажешь мне, какую школу я кончил?
— Конечно, нет, — нетерпеливо ответила она. — Просто для тебя это не будет иметь смысла. Никакого отношения к тебе. — Она сосредоточенно прикусила губу. — Вот, например. Ты несколько раз упоминал Бромфилда.
— Кого? Бромфилда? Ничего подобного. Она пристально посмотрела на него.
— Гип, упоминал. Не дальше как десять минут назад.
— Правда? — Он задумался. Думал долго и напряженно. Потом широко раскрыл глаза. — Клянусь Господом, упоминал!
— Хорошо. Так кто он? Какое имеет к тебе отношение?
— Кто?
— Гип! — резко сказала она.
— Прости, — ответил он. — Кажется, я немного запутался. — Он снова задумался, напряженно старался припомнить всю последовательность, каждое слово. Наконец с трудом сказал:
— Б… Бромфилд.
— Вряд ли это останется с тобой. Потому что пришло из далекого прошлого. И не будет иметь для тебя смысла, пока ты сам не вернешься туда.
— Вернусь? Как вернусь?
— Разве ты не возвращаешься все время — от болезни к тюрьме, потом к аресту и еще раньше — к этому дому? Подумай об этом, Гип. Подумай, почему ты пошел к тому дому.
Ом сделал нетерпеливый жест.
— Не нужно. Разве ты не понимаешь? Я пошел к этому дому, потому что искал… кого-то. А, да, детей. Каких-то детей, которые могли бы мне сказать, где полоумный. — Он со смехом подскочил. — Видишь? Полоумный! Я вспомнил! Я все вспомню, вот увидишь. Полоумный… Я много лет искал его, всегда искал. Я… забыл почему, по… — голос его прозвучал уверенней, — но теперь это уже не имеет значения. Я хочу сказать тебе, что мне сейчас не нужно возвращаться дальше. Все, что нужно, я уже сделал. Я вышел на тропу. Завтра пойду к дому, получу адрес, поеду туда и закончу то, что начал, когда потерял…
Он запнулся, озадаченно огляделся, увидел сплетенную из проводов трубу на ручке кресла и схватил ее.
— Вот, — торжествующе сказал он. — Это часть… часть… о, черт побери!
Она подождала, пока он не успокоится настолько, чтобы услышать ее. И тогда спросила:
— Вот видишь?
— Что вижу? — жалобно, разбито спросил он.
— Если ты пойдешь туда завтра, то окажешься в ситуации, которую не понимаешь, по причинам, которых не помнишь, будешь искать то, что тебе самому неизвестно. Но ты прав, Гип, — призналась она, — ты можешь это сделать.
— Если я это сделаю, все вернется.
Она покачала головой. Он хрипло сказал:
— Ты все знаешь, правда?
— Да, Гип.
— Ну, мне все равно. Я сделаю это. Она глубоко вздохнула.
— Тебя убьют.
— Что?
— Если пойдешь туда, тебя убьют, — отчетливо сказала она. — О, Гип, разве я до сих пор не оказывалась права? Разве ты уже не вернулся намного? На самом деле вернулся, и все, что вспомнил, от тебя не ускользает?
Он с болью ответил:
— Ты говоришь, что я могу пойти туда завтра и узнать то, что ищу… Ищу? И говоришь, что меня убьют, если я это сделаю. Чего ты хочешь от меня? Что пытаешься заставить меня сделать?
— Просто продолжай, — попросила она. — Продолжай делать, что делаешь.
— Зачем? — рассердился он. — Уходить назад, все дальше и дальше от того, что мне нужно? Что хорошего…
— Прекрати! — резко сказала она. И, к своему собственному изумлению, он замолчал. — Через минуту начнешь кусаться, — мягко и с веселой ноткой сказала она. — Это не поможет.
Он пытался не подчиниться ее мягкости, но она оказалась непреодолимой. Попытался отбросить, но она уже коснулась его. И он сказал спокойней:
— Ты хочешь сказать, что я не должен искать… полоумного и… все остальное?
— О, — ответила она, — и это «о» прозвучало очень многозначительно. — О, нет. Гип, ты узнаешь все, правда, узнаешь. Но сначала ты должен понять, что ищешь и почему.
— И сколько времени на это уйдет? Она трезво покачала головой.
— Не знаю.
— Я не могу ждать. Завтра… — Он ткнул пальцем в окно. Тьма рассеивалась, скоро восход. — Сегодня, видишь? Сегодня я пойду туда… я должен. Ты ведь понимаешь, как долго я… — Голос его стих. Гип повернулся к девушке. — Ты говоришь, меня убьют. Я предпочитаю быть убитым, но найти. Ради этого я жил.
Она трагично взглянула на него.
— Гип…
— Нет! — рявкнул он. — Ты меня не отговоришь! Она начала говорить, замолчала, склонила голову. Опустилась, спрятала лицо на постели.
Он в ярости расхаживал взад и вперед по комнате, потом остановился над ней. Лицо его смягчилось.
— Джейни, — сказал он, — помоги мне… Она лежала неподвижно. Он знал, что она его слышит. И сказал:
— Если это опасно… если кто-то собирается убить меня… скажи, кто именно. По крайней мере дай мне знать, что искать.
Она повернулась лицом к стене, чтобы он мог ее слышать, но не видел лица. Напряженным голосом ответила:
— Я не сказала, что тебя кто-то хочет убить. Я сказала, что ты будешь убит.
Он долго стоял над ней. Потом проворчал:
— Ну, ладно. Буду убит. Спасибо за все, Джейни. Тебе лучше остаться дома.
Она слабо, медленно, как в бреду, встала. Повернулась к нему с таким горестным выражением, что сердце его дрогнуло. Но он упрямо сжал зубы, посмотрел на дверь, повернул к ней голову.
Она пошла, не оглядываясь, с трудом переставляя ноги. Он не мог этого вынести. Но позволил ей уйти.
Простыня слегка смята. Гип медленно прошел по комнате и посмотрел на постель. Протянул руку, потом упал на кровать и зарылся лицом. Простыня еще сохранила тепло ее тела, и на короткое, почти неуловимое мгновение он ощутил нечто, связанное со смешанным дыханием, с двумя зачарованными душами, сливающимися воедино. Но это ощущение тут же исчезло, вообще все исчезло, и он лежал в истощении.