и раньше получала подобные снимки.
– Все в порядке. Я в норме.
– Хочешь поговорить об этом?
– Боже, нет. Мне просто нужно поиграть.
Итан смеется.
– Вот это моя девчонка.
Я едва его знаю, но слыша его голос, чувствую себя менее одинокой. В игре, надев
гарнитуру, я никогда не бываю одинока.
Я делаю глубокий вдох и начинаю играть.
Глава 14
Рев
До того дня, как я семилетним впервые попал в дом Джеффа и Кристин, никто
никогда раньше не заботился обо мне, кроме моего отца. Люди спрашивали меня, почему я
не заявил о нем раньше, и мне этот вопрос казался таким странным. Как можно заявить на
кого-то за что-то, что ты всю свою жизнь считал правильным?
Мой отец не был глуп. Теперь я это знаю. Я не имел никакого понятия о школе до
тех пор, пока не стал жить у Джеффа и Кристин – до этого момента мой отец обучал меня
на дому. Иногда я гадаю, стал бы учитель сообщать что-то полиции, но сомневаюсь в этом.
У моего отца была та странная харизма, которая заставляла людей полюбить его. Он был
почитаем и уважаем как служитель Господа. Я не осознавал этого в то время, но его
церковь была воплощением того, что люди называют организованной религией. Мы
следовали Библии, мы верили в Бога, но на самом деле принадлежали церкви моего отца
– и к тому времени это все, что я знал. Все, чем я жил, было по его интерпретации. Любой, кто этого не придерживался, был грешником – или того хуже.
Я помню, как сидел на церковной скамье впереди церкви, в то время, как он
проповедовал о том, как быть отцом и о том, что дисциплина является истинным
проявлением любви. Пожилая женщина склонилась к моему уху и прошептала: «Ты так
благословенен».
Я ей поверил. Независимо от того, что мой отец делал со мной, он утверждал, что
это приближает нас к Богу. И моим долгом было приветствовать это.
Когда мой отец поднес мою кожу к газовой горелке на плите и сломал мне руку, я с
криком выбежал из дома. Меня увидел сосед и спросил, в чем дело – и моему отцу почти
что удалось выкрутиться из ситуации. Я стоял там с вывернутой рукой и рвотой на
рубашке, а мой отец говорил о том, как простуда настолько меня дезориентировала, что я
упал с лестницы. В какой-то момент сосед, должно быть, не поверил ему – а может быть, я
просто выглядел очень жалко. Мои воспоминания слишком туманны – должно быть, это
некое сочетание боли и голода, которое я чувствовал тогда, смешанных с ужасом в
ожидании того, что кто-то из них перейдет к более решительным действиям.
Дело вот в чем: в то время я стыдился побега. Я не хотел, чтобы меня забрали.
И все же это произошло. Меня отвезли в больницу, место, где я никогда не бывал
раньше. Я ничего не знал о докторах, медсестрах, прививках или рентгене. Я помню иглы
и людей, которые меня держали. В то время я готов был отдать все на свете, только бы
вернуться в «безопасность» к своему отцу. Я помню, как кричал об этом. Уверен, они меня
усмирили.
На следующий день социальный работник оставила меня с Джеффом и Кристин, которые не могли бы быть более милыми и приветливыми. Кристин почти всегда пахнет
пирогами или печеньем, и никто не может противостоять ее ласке.
Впрочем, я смог. Сперва. Я думал, что попал в ад. Мой отец учил меня, что
темнокожие люди – посланники дьявола.
Я ему верил.
Как только они повернулись ко мне спиной, я сбежал.
Я очутился в доме Деклана, потому что задняя дверь была открыта. Его мама
занималась в саду, повернувшись ко мне спиной. Я прокрался в дом, нашел спальню и
спрятался в шкафу позади огромного ящика с Лего.
Я был хорош в прятках.
Меня нашел Деклан. Я помню луч света, когда он открыл шкаф. Ощущение паники, сковавшее мне грудь. Удивление на его лице. Нам было по семь лет.
Деклан сказал: «Привет. Хочешь поиграть?»
Я никогда раньше не играл с другими детьми. У меня никогда не было игрушек.
«Я не знаю, как», – прошептал я.
«Это легко. Я тебе покажу».
И с этими словами он начал строить.
* * *
Я нахожу Мэтью в его новой спальне, сидящим на идеально застеленной кровати.
Джефф подобрал серое постельное белье и голубое покрывало. Новый стол с лампой
стоит у стены рядом с кроватью. Все пахнет свежестью и чистотой – не то, чтобы в
комнате раньше плохо пахло. Но теперь это запах ткани и мебели, а не детского порошка.
На тумбочке рядом с ним лежит книга, но Мэтью не читает. Он пялится в окно на
дождь.
Я останавливаюсь на пороге комнаты, но дальше не иду.
– Привет.
Он на меня не смотрит, но в его позе появляется некое напряжение.
Я не такой, как Деклан. Я не знаю, как себя вести.
Я призываю себя не быть таким слабаком.
– Можно мне войти?
Он ничего не отвечает.
Я хмурюсь и стараюсь не показывать раздражения в голосе.
– Если не хочешь, чтобы я входил, просто скажи.
Мэтью ничего не говорит. Мне не хочется давить на него, но придется, или мы
навечно будет заперты в этой молчаливой неловкости.
Я прохожу в комнату, и он едва заметно двигается в сторону, буквально на долю
миллиметра. Едва заметное, но явно оборонительное движение.
Единственный стул в комнате стоит у стола рядом с кроватью. Я не хочу так сильно
давить на Мэтью, так что вместо этого сажусь на пол, прислонившись к стене. Напротив
двери. Он может выйти, если захочет.
Я ничего не говорю. Он тоже молчит.
Между нами нет ножа, но эта ситуация похожа на ту ночь. Противостояние.
Синяки на его лице и шее приобрели желтоватый оттенок по краям и большая часть
отека спала.
– Ты в самом деле начал драку? – спрашиваю я.
Никакого ответа. Дождь барабанит по дому, подчеркивая его молчание.
– Я так не думаю, – говорю я.
Это привлекает его внимание. Едва уловимое движение, но его взгляд
переключается на меня.
– Если бы ты был тем типом парней, которые первыми начинают драку, ты бы ее
уже начал. – Я делаю паузу. – Кто-то застал тебя врасплох и избил?
Его выражение лица совершенно непроницаемо, но я чувствую, что он изучает
меня.
Я пожимаю плечами.
– Эти следы на твоей шее очень напоминают отпечатки пальцев.
Его рука тянется к горлу.
Я стараюсь говорить мягко.
– Зачем ты убедил всех в том, что это ты начал драку? Кристин сказала, что ты
рисковал быть отправленным в колонию для несовершеннолетних.
– В колонии было бы лучше. – Его голос хриплый и очень тихий.
Я изумленно поднимаю брови.
– Лучше, чем здесь?
Он качает головой, едва заметно. Он говорит так, будто не уверен, что хочет
говорить.
– Лучше, чем там.
Мы снова погружаемся в тишину. Снаружи раздается громкий раскат грома, и он
подскакивает. Гроза пришла так неожиданно, и послеполуденное солнце исчезло. Мэтью
обхватывает живот руками.
– Хочешь, чтобы я ушел? – спрашиваю я.
Он не отвечает.
В то же мгновение я вспоминаю письма отца, которые остались без ответа в моем
ящике. Может быть, Мэтью не знает, как мне ответить, точно так же, как я не знаю, как
ответить своему отцу.
Сидеть здесь и допрашивать его внезапно кажется самым ужасным проявлением
жестокости.
– Все в порядке, – говорю я. – Я уйду.
Он меня не останавливает. Я иду по коридору в свою спальню и падаю на кровать.
Это был самый утомительный день, а сейчас только середина вечера. Мой телефон
вспыхивает на прикроватной тумбочке, и по цвету вспыхнувшей иконки я уже могу
сказать, что это сообщение.
Я даже не хочу смотреть.