— Вот когда ты ответишь за подобные шутки, тогда тебя можно будет воспринимать всерьез, — сказала Джулия. — Чтобы искупить свою вину, будь любезен, представь мне этого Рэгленда.
— Но у меня остаются какие-то три часа! — запротестовал он.
— Я дала тебе целых три дня в надежде, что ты возьмешь верный тон. Хотя бы из вежливости пригласи своего знакомого за наш столик на чашку кофе.
Когда Дик Рэгленд подсел к ним, у Джулии вырвался легкий удовлетворенный вздох. Этого молодого человека отличали прекрасные пропорции, ровный загар, светлые волосы, одухотворенное лицо. Говорил он негромко, но пылко, с легкими нотками бесшабашного, как могло показаться, отчаяния; под его взглядом Джулия ощущала себя красавицей. На протяжении получаса их фразы мило растворялись в ароматах фиалок, подснежников и незабудок, а ее интерес к нему возрастал с каждой минутой. Она даже обрадовалась, когда Фил сказал:
— Чуть не забыл: мне еще нужно получить свою английскую визу. Вопреки здравому смыслу придется оставить вас, двух неразумных голубков, наедине. Приезжайте к пяти на вокзал Сен-Лазар меня проводить, хорошо?
Он посмотрел на Джулию в надежде услышать: «Я с тобой». Она понимала, что ей незачем оставаться наедине с чужим человеком, но он, как оказалось, был способен ее рассмешить, а ей в последнее время нечасто доводилось смеяться вслух, поэтому она сказала:
— Я немного задержусь, здесь так приятно, по-весеннему свежо.
Когда Фил ушел, Дик Рэгленд предложил заказать, как он выразился, «финь-шампань».
— Я слышала, о вас идет дурная слава, — проговорилась она.
— Просто кошмар. Никто не желает появляться со мной на людях. Хотите, я приклею свои накладные усы?
— Как странно, — продолжила она. — Не вы ли сами отрубаете все концы? Знаете, прежде чем вас представить, Фил вынужден был меня предостеречь. И я могла бы отказаться.
— Но не отказались — почему?
— Потому, что меня привлекла ваша внешность, а репутация огорчила.
На лице его появилось отсутствующее выражение; Джулия поняла: эта фраза звучала так часто, что больше его не трогала.
— Впрочем, это не мое дело, — поспешно сказала она.
Джулия не сознавала того, что новый знакомый, оказавшись изгоем, лишь еще больше ее заинтриговал: не по причине своих разнузданных выходок — ей, весьма далекой от подобных вещей, разнузданные выходки представлялись некой абстракцией, — а по причине их результата, коим было полное одиночество. В ней проснулась первобытная тяга к выходцу из другого племени, из других краев, где царят неведомые ей законы, потому что он сулил кое-что неожиданное: он сулил ей приключение.
— Вот что я вам скажу, — невпопад начал он. — В день пятого июня, когда мне стукнет двадцать восемь, я решил завязать. Напиваться мне больше неинтересно. А я не из тех немногих, кто пьет с толком.
— Вы уверены, что сможете завязать?
— У меня слова не расходятся с делом. К тому же я возвращаюсь в Нью-Йорк и приступаю к работе.
— Сама удивляюсь, насколько я этому рада. — Высказывание получилось довольно рискованным, но Джулия не пошла на попятную.
— Еще «финь-шампань»? — предложил Дик. — Чтобы ваша радость не померкла.
— А до дня рождения будете продолжать в том же духе?
— Не исключено. День рождения встречу на борту «Олимпика», посреди океана.
— Я собираюсь плыть тем же рейсом! — воскликнула она.
— Значит, своими глазами увидите волшебное превращение. Могу выступить с этим номером в пассажирском концерте.
Официанты убирали со столов. Джулия знала, что ей пора, но не могла бросить его грустить в одиночестве под маской улыбки. У нее возникло материнское желание подбодрить его словом, укрепить в серьезном решении.
— Расскажите, почему вы начали спиваться. Вероятно, по какой-то неясной, даже вам неведомой причине?
— О нет, мне предельно ясно, с чего все началось.
Пока он рассказывал, еще один час растворился в воздухе. Семнадцатилетним пареньком он ушел на войну, а когда вернулся, жизнь принстонского первокурсника, примерившего черную академическую шапочку, показалась ему довольно пресной. Тогда он перевелся в Бостонский технологический университет, а оттуда уехал за рубеж и поступил в Школу изящных искусств; тогда-то он и угодил в историю.
— Когда у меня завелись деньги, я обнаружил, что, пропустив пару стаканчиков, становлюсь более раскованным и вызываю у людей симпатию; это вскружило мне голову. Вскоре меня понесло, и я, желая нравиться всем подряд, уже не ограничивался парой стаканчиков. Напивался до беспамятства, рассорился, считай, со всеми друзьями, а потом связался с шальной компанией и сделался еще более раскованным. Но во мне заговорило какое-то высокомерие, и однажды возник вопрос: «А что я, собственно, делаю среди этого сброда?» Мне это припомнили. Когда такси, в котором я ехал, насмерть сбило человека, всю вину свалили на меня. Понятно, что дело было сфабриковано, однако же история попала в газеты, и я прослыл убийцей, хотя никакой моей вины суд не нашел. Вот уже пять лет за мной тянется такая слава, что мамаши бегут прятать своих дочерей, если видят меня в том же отеле.