Небо – ярко, живительно голубое и напоминает мне об атласных, королевской синевы ленточках, которые мне в детстве вплетали в косички в школу. Мама всегда настаивала, чтобы мы заплетали или укладывали волосы. Она вечно одевала нам бантики, резинки, клипы. Фотографии тех лет столь же уморительны, сколь и неловки.
Я приседаю на корточки, чтобы получше вышли «художественные» кадры. Мне хочется, чтобы танцующая красавица получилась на фоне дальних холмов. Вид-то у них весьма внушительный. А это вообще холмы? Слишком уж они большие, но для гор маловаты. Уверена, на них кто-нибудь взбирается, но я не из таких. Я не создана для спорта на природе.
Обходя Хитвуд-Холл, я обнаруживаю, что тут уйма уголков и разностей, которые стоят того, чтобы их фотографировать: кованые ворота, осыпающиеся старые стены, постаменты, большие деревья. Под одним оказывается скамья, и я сижу на ней целых пять минут, рассматривая большой дом.
А потом вижу, как Джейми идет ко мне от фонтана. Улыбнувшись, я поднимаю камеру.
– Замрите! – ору я.
Джейми останавливается и замирает: руки в карманах, весь вес перенесен на одну ногу, взгляд устремлен вдаль – коротко говоря, изо всех сил изображает модель из каталога. Вот только ничего он не «изображает», он действительно мог бы быть заправской моделью, для мужчины он очень красив. Широкоплечий, высокий…
С камерой в руках я смотрю на него через объектив. Щелк. Я делаю снимок и только потом кричу:
– Изумительный, дорогой! Следующая остановка, Милан!
А Джейми небрежно шагает ко мне, и, глядя, как он приближается, я испытываю легкую панику, не зная, о чем с ним разговаривать. Вот как он на меня действует.
– Не против? – спрашивает он, жестом указывая на скамейку рядом со мной.
– Нет, нисколько. Прошу, садитесь, – отвечаю я, чувствуя себя героиней Диккенса.
– Я рад, что вы сегодня пришли, – говорит он, глядя на меня в упор.
– Да, и я тоже. Было совсем не так скверно, как я думала. И я даже собой горжусь.
– Вам есть чем гордиться. То есть не знаю, почему вы гордитесь, но делать это следует, – кивает он.
У него легкая щетина в цвет волос, что в целом придает образ загрубелости.
Я смотрю на него и улыбаюсь. Меня странно смущает, что такое мне говорит мужчина, которого я практически не знаю, и все же я чувствую, что он понимает меня лучше, чем в настоящий момент моя семья.
– Как насчет того, чтобы выпить? – спрашивает Джейми вдруг. – Я мог бы сходить за бутылкой, принести сюда. И пледы прихватить. Самый подходящий вечер, чтобы смотреть на звезды.
Я поднимаю глаза к небу, в котором стремительно темнеет.
– Было бы прекрасно, – отвечаю я, мне трудно скрыть энтузиазм.
Он кивает, встает и уходит в Хитвуд-Холл, но на полпути оборачивается и кричит:
– Какое? Красное или белое?
– Белое! – ору я. – Ненавижу красное!
– Я тоже! – кричит он в ответ.
Я поднимаю большие пальцы и, подтянув колени к груди, жду его возвращения. В небе уже виден Орион, его пояс легко опознать по двум большим звездам, сидящим по диагонали, и чуть «провисающему» младшему собрату. Через час, когда еще стемнеет, будет потрясающе красиво. Я достаю сотовый телефон, сознавая, что сегодня еще не звонила Мэтту. Сигнала нет. Тут такая бурная жизнь. Позвоню ему завтра с утра пораньше, уверена, он поймет.
К половине восьмого мы уже пару часов болтаем под большим дубом. Джейми умудрился позаимствовать где-то пару огромных, толстенных клетчатых пледов, мы в них завернулись. Сзади волосы у меня плотно убраны в хвост и под плед, а спереди выбились прядки, словно пытаются меня согреть, как у львицы. С Джейми весело, он заставил меня пообещать никому не говорить, что он тоже сидел в пледе, дескать, он же «закаленный северянин», и вообще в пледе сидит только потому, чтобы мне не было стыдно сидеть одной.
За первой бутылкой вина мы охватили все возможные светские темы для первого знакомства: его работа учителем рисования, мой диплом по английской литературе, школы, в которых мы учились (он – муниципальной в рабочем районе, я – в частной гуманитарной), и его диплом Лондонского университета. Мы много улыбались и смеялись.
За второй мы расхрабрились настолько, чтобы перейти к темам более личным.
Джейми рассказывает, каково это было расти в районе муниципального жилья в Манчестере девяностых, как искусство стало для него прибежищем от всякой дряни, что творилась кругом, как в старших классах он сбегал с уроков и прятался в художественном крыле, чтобы заниматься творчеством. Очевидно, что живопись его страсть и во многих смыслах спасение. Я видела подобное прежде.