Цепкий холод сжал все у Буша внутри. Опять что-то случилось со временем — или с ним самим, — как тогда, во время удара Стейна. Франклин потянулся к предметам на‘столе, и рука его двигалась будто бы сама по себе. То была сложная многомерная конструкция, управляемая запутанной нервной и мышечной системой, а также гравитационными силами, с поправками на давление атмосферы и оптические искажения. Настоящая картинка из учебника анатомической механики.
Буш с отвращением взглянул в лицо собеседнику. Крошечные глазки как впились в него, так и не отпускали; но лицо… Какое там лицо — схематическое изображение черепа с анатомического наглядного пособия! Часть кожи была намеренно снята, чтобы продемонстрировать все до одного зубы, а также каким-то непостижимым образом было видно нёбо и лабиринты внутреннего уха. Пучки красноватых стрел вылетали из клацающих челюстей, изображая процесс дыхания, и, проникнув в уши, сложились во фразу: «Семейный портрет».
Оно (по-другому и не скажешь) прочло эти слова-подпись на листке бумаги. Это был акварельный этюд: пустынный пейзаж, натянутая, мертвая гладь моря. На солнце и из кроны дерева проступали черты лиц. Буш только сейчас припомнил эту свою девонийскую работу. Он крепко зажмурился и потряс головой. Когда он снова открыл глаза, Франклин предстал перед ним в своем обычном обличье. Он брезгливо взял акварель за уголок и отбросил в сторону, как мерзкое животное. За ним последовал целый блокнот зарисовок. Тому, что они изображали, почти невозможно было дать логического объяснения и уж тем более подогнать их под какую бы то ни было узнаваемую форму.
— А это что такое? — вопросил Франклин.
Буша выводила из себя натянутость. Господи, ну не объяснять же… Он откашлялся — и почувствовал некоторое облегчение. Какое устойчивое заблуждение, однако! Ведь с незапамятных времен считалось, что Пространство и Время можно, заключив в символы, перенести на бумагу. Так, со времен наскальных рисунков и по сей день, человечество стояло на месте. Нужно изобрести другой способ… Но ведь и без того кто-то постоянно что-то изобретает.
— Мои заметки…
Франклин кивнул — видимо, удовольствовался и таким ответом. Он уложил блокнотик на поднос — и Бушу снова показалось, что Франклин превращается в наглядное пособие. Усилием воли он прогнал это чувство.
Теперь все встало на свои места. Буш уже чуял затхлый воздух комнатки, слышал шорохи и копошение Франклина в его вещах.
А тот закончил осмотр на пяти звуковых блокнотах и мини-телекамере, что всегда помещалась у Буша на запястье.
— Личные вещи вам вернут позже. — Он вставил блокнот в щелку настольного прибора-ящика и нажал кнопку. Голос Буша — точнее его запись — заполнил каморку, а магнитофон позади Франклина тут же перехватывал его и чутко вбирал в себя.
Франклин слушал, точно гигантская статуя кабана, — ни жеста, ни выражения в лице. Пальцы Буша сами собой начали отбивать по столу (а затем — спустившись на колено) нервную дробь. Каждый блокнот был рассчитан на двадцать пять минут; и эти пять книжечек вобрали в себя долгие месяцы его пребывания в небытии. Когда заканчивала рассказ одна, Франклин вставлял в прибор-глотатель следующую; и — ни слова.
Отчет предназначался для ушей Хауэлса, который принимал любую болтовню. Буш добавил к общеизвестному совсем немного новых сведений о прошлом, хотя отчет и содержал результаты его долгих исследований долготы первобытных лет; согласно им, она уменьшалась с течением времени. Буш установил, что год кембрийского периода состоял приблизительно из четырехсот двадцати восьми дней. Он также внимательно изучил воздействие КСД и Странствий на организм. Так-то оно так; однако львиная доля этого отчета состояла из чисто спонтанных размышлений и замечаний, мало связанных с наукой; описаний людей, встреченных им во время странствий. И все это было пересыпано обычными (но для людей непосвященных — весьма туманными) заметками и наблюдениями художника.
Так что, когда докрутился последний блокнотик (а все заслушивание растянулось на два часа с лишним), Буш уже не мог заставить себя поднять повинных глаз на Франклина. Ему казалось, что все эти два часа Франклин разрастался и раздувался, податливой массой заполняя комнату; тогда как он сам, наоборот, съеживался и врастал в стул.
Франклин заговорил на удивление ровно и мягко:
— Вы вот что мне скажите: чем, по-вашему, занимается Институт?
— Ну… я… я, знаете ли, не ученый и к точным формулировкам не привык. Энтони Уинлок и его соисследователи открыли неизвестные дотоле свойства КСД, получив тем самым доступ в новые коридоры сознания — те, что позволили преодолеть барьер, которым человечество отгородилось от вселенского Времени. Отсюда и Странствия Духа. Вот, в самой упрощенной форме… В общем, сейчас Институт — генератор всей Странственнической деятельности, и задача его — глубокое научное исследование прошлого. Как я уже сказал…