Впервые в его голосе проскользнули нотки, которых я раньше не слышал. Я уловил в нем некоторое напряжение, возможно даже легкое возбуждение или затаенную радость. Но это мне могло и померещиться. Затем он снова заговорил, и голос его зазвучал как обычно.
Упершись в ковер лбом, я попытался подняться. Но первая моя попытка не увенчалась успехом: острая боль пронзила левое плечо, и я снова завалился на пол. Должно быть, вывернули сустав, подумал я и попробовал отвести руку. Как ни странно, она оказалась свободной.
Тогда я, упершись правой рукой в пол, перевернулся на бок, затем встал на колени.
— Ты все-таки отъявленный подонок, Вилламантес, — тихо сказал я и обвел глазами комнату.
В кабинете никого, кроме нас, не было.
Отлично, подумал я. При себе он имел оружие, и мне, для того чтобы спасти свою жизнь, оставалось всего-навсего прыгнуть на него, сбить с ног, оглушить, затем, выбежав из кабинета, уложить человек десять — двенадцать охраны, совершить рекордный прыжок в высоту, расправить крылья и, перебирая струны лиры, взмыть в небо... Чтобы совершить такое, мне понадобилось бы не менее полутора месяцев, чтобы отлежаться в постели и прийти в себя.
— Ты сущий изверг, Вилламантес, — пробормотал я.
— Я так и полагал, что вы знаете мое имя. Так где же девушка?
Я помотал головой, будто силясь понять, о чем меня спрашивают. Правду говоря, я действительно поначалу не сообразил, о ком идет речь.
— Моник? — тупо переспросил я. — Не знаю. Впрочем, нет, минуточку, — сказал я и, снова помотав головой, поднялся с пола.
Левое плечо болело хоть и сильно, но рука все же слушалась, и пальцы на ней шевелились. Но о том, чтобы сжать ее в кулак и врезать Вилламантесу слева, нельзя было и подумать.
Вилламантес пристально посмотрел на меня.
— Нет-нет, не Моник. О ней позже. Сначала о мисс Баффингтон, — сказал он и выдержал паузу. — Вы же умный человек, мистер Скотт. Посудите сами. Мне известно, что капитан Эмилио ничего не сообщил ни в полицейский участок, ни мне. Кроме того, ни Моник, ни водитель, в чьей машине вы, к большому несчастью, попали в аварию, до сих пор не объявились. Одного только этого, хотя мне о вас многое известно, вполне достаточно, чтобы понять, что вы пытаетесь меня обмануть. Вы же прекрасно знаете, где скрывается девушка. Я вам скажу честно: человек я здравомыслящий... — Он вновь сделал паузу, а потом добавил: — И весьма изобретательный. У меня много способов узнать, что вы от меня скрываете. — Вилламантес улыбнулся: — Неужели мне для этого придется вскрыть вам череп и порыться в ваших мозгах?
Я не сразу понял, шутит ли этот мерзавец, и уже представил, как острая циркулярная пила, жужжа, впивается в мой череп.
Неожиданно Вилламантес удивленно пожал плечами и произнес:
— Ну что ж, у вас будет время подумать, мистер Скотт. Об этом и остальном тоже. Возможно, после отдыха у вас развяжется язык.
Он подошел к двери и стукнул по ней кулаком. Дверь тотчас открылась, и появились двое парней. Я подумал, что они снова начнут меня избивать, но Вилламантес что-то сказал им по-испански, и те вывели меня из кабинета. Вероятно, он действительно решил дать мне время передохнуть и все обдумать. В любом случае Вилламантес явно что-то задумал.
Из кабинета меня вывели сначала в большой зал, затем провели по узкому коридору, подвели к какой-то двери и втолкнули в нее. Я оказался в залитой светом комнате и, едва за мной захлопнулась дверь, увидел в ее углу сидевшего на раскладушке человека. Это был доктор Баффингтон.
Некоторое время мы молча разглядывали друг друга, потом он вскрикнул:
— Шелл! Боже мой! Как ты здесь оказался?
Доктор выглядел очень измотанным, намного старше своих лет. Его костюм был сильно помят, глаза красные, а бородка всклокочена. Он поднялся с раскладушки и, кривясь от боли, захромал мне навстречу.
— Доктор... — начал было я, но он прервал меня:
— Моя дочь, моя Бафф? Ты видел ее? С ней все в порядке? Что они с ней сделали?
— Она... — снова начал я и тут же замолк.
Мне показалось, что я разгадал замысел Вилламантеса, давшего мне передышку.
— Простите, доктор, — продолжил я, — но о ней я ничего не знаю. Этот ублюдок Вилламантес задавал мне те же вопросы. Он просто ненормальный.
Я оглядел комнату доктора, высматривая картины, большие пепельницы — все, в чем мог быть спрятан микрофон. Возможно, у меня просто разыгралось воображение, но я был уверен, что Вилламантес устроил мне встречу с доктором явно не для того, чтобы встретиться с ним.
Мне было страшно смотреть на доктора и видеть, как он изменился. Когда он услышал, что мне ничего не известно о Бафф, лицо его вытянулось, плечи опустились.
— Что ты имел в виду, когда сказал, что Вилламантес задавал тебе те же вопросы? — нахмурившись, спросил доктор.
— Ничего. Просто он тоже спрашивал меня о Бафф и очень разозлился, когда я ответил ему то же, что и вам. Он, наверное, думает, что я ясновидец. Но кое-что мне все же известно, доктор. Например, что Моник с ним из одной компании.
Но доктор меня даже не слышал.
Он заломил руки:
— Сегодня вечером я ее не видел. Они, наверно, убили ее. Мою дочь, детку мою.
На доктора было жутко смотреть, но я легко мог понять его чувства и знал, через какие муки довелось ему пройти с момента его похищения. Неожиданно его лицо сморщилось, и из глаз хлынули слезы. Измученный, сломленный обрушившимся на него горем человек зашелся в громких рыданиях.
— Моя детка, — запричитал он, — моя Бафф. Боже мой! Боже мой!
Он обхватил свою облысевшую голову руками и с силой сжал ее. На его узком лице появилось отрешение. Мне было тяжко смотреть на убитого горем немолодого человека, стоящего передо мной.
— Сядьте, доктор, — сказал я и, положив руку на его плечо, подвел к раскладушке.
Прислонившись губами к его уху, я прошептал:
— С ней все в порядке. Только об этом ни слова. Нас, вероятно, подслушивают. Бафф в центре нет, она в безопасном месте.
Доктор выпрямился, открыл было рот, но, увидев, что я приложил палец к губам, удержался от вопросов.
— Садитесь, — сказал я. — Не надо так отчаиваться. Давайте лучше поговорим. Так как же им удалось заставить вас сотрудничать с ними?
Он уставился на меня, и в его покрасневших от слез и усталости глазах затеплилась надежда. Я многозначительно закивал ему, а потом снова спросил:
— Они ведь очень старались? Не так ли, доктор? Истязали Бафф?
Мои вопросы вывели доктора из оцепенения.
— Да. Ее били, — уже твердым голосом ответил он.
Мне дали пробыть наедине с доктором не более пятнадцати минут. Он успел мне поведать, что, выйдя из «Монте-Кассино», он сел в первую подвернувшуюся ему машину. Проехав квартал, такси остановилось, в него сели еще двое, они и привезли его в центр. Вот так, подумал я, сработали легко и незатейливо. Потом доктор стал рассказывать, как он продолжил свои работы, что теперь перед ним поставлена задача изготовить более активный препарат, чтобы меньшим количеством химиката можно было уничтожить больше людей, а для наладки массового производства по возможности упростить его состав.
— Они еще хотят, чтобы я, если это возможно, немного изменил характер действия своего препарата. Чтобы он не убивал человека, а только нарушал его психику. Не знаю, зачем им это понадобилось. Правда, я не уверен, что мне удастся...
Последних слов доктора Баффингтона я уже не слышал. Возможно, он не знал, зачем такой вариант препарата понадобился коммунистам, но мне сразу все стало понятно. Сегодня я уже испытал его воздействие на себе, ощутил все симптомы, которые вызывает подобное токсическое вещество: неотступный страх, переходящий в панику, бессилие воли, неуверенность в себе, смятение чувств и непреходящее возбуждение — все, что уже на протяжении многих лет Советы в России и их «пятая колонна» в Соединенных Штатах пытаются вызвать у американцев. Только пока они действуют устным и печатным словом, грозят и бряцают оружием, идут на обман и подтасовку фактов, стараясь заменить патриотизм идеями всеобщего равенства, а индивидуальные чувства каждого американца на стадные инстинкты. Оказывается, то, к чему стремятся коммунисты, можно было легко достигнуть с помощью химического средства, которое разработал бы для них доктор Баффингтон.