Вдруг в голове у Маргарет мелькнула мысль, заставившая ее замереть. Если генерал посадил Джорджа за решетку потому, что этого потребовал Чедвик, стало быть, генерал и освободит Джорджа, если того потребует Чедвик.
Она тяжело вздохнула. Это предположение выглядит вполне резонным, но осуществимо ли оно? К каким аргументам может она прибегнуть, чтобы убедить Чедвика освободить Джорджа? Сострадание к пожилому человеку? А если она пообещает увезти Джорджа из Вены, как только его выпустят? Может быть, это подействует? Если же нет…
Маргарет попыталась преодолеть усиливающееся чувство страха. Она не может бросить Джорджа на произвол судьбы, Она не только любит этого человека, но еще и обязана ему: стольким, что никогда не сумеет полностью ему отплатить. Она должна найти какой-то способ и добиться его освобождения.
— Проклятие! — Филипп шагал по дорогому восточному ковру в своем кабинете, и каблуки его блестящих высоких сапог оставляли слабые вмятины на ворсе. Он быстро дошел до другого конца кабинета и резко повернулся к человеку, стоящему у письменного стола. — Не могут ли ваши сведения быть неверны? — спросил Филипп.
Месье Дюпре покачал головой; он явно был огорчен тем, что принес дурные вести.
— К сожалению, нет, милорд. Я сам проверил все факты, и от них никуда не деться. Любовник леди Хендрикс бросил ее с дочерью через десять месяцев после того, как они уехали из Англии, Произошло это в монастыре Пречистого Сердца Девы Марии. Он сказал добрым сестрам, что вернется за ними, когда миледи родит дитя, которое носит под сердцем. К несчастью, леди Хендрикс умерла при родах, и младенец тоже — девочка умерла от лихорадки спустя несколько месяцев.
Филипп рассеянно потер подбородок, пытаясь отыскать в сообщении месье Дюпре слабые места.
— А ваш осведомитель не мог вам солгать?
— Мои сведения получены от самой матери-настоятельницы. Я очень сомневаюсь, чтобы она могла солгать. И еще она дала мне вот это для передачи отцу девочки. И он протянул Филиппу пакет, который держал в руках. Филипп выложил содержимое пакета на стол. Там оказалось несколько сложенных листков бумаги и золотой медальон. Филипп взял его и принялся рассматривать при теплом свете свечей. Его охватило гнетущее чувство поражения — oн узнал герб Хендрикса.
— Мать-настоятельница сказала, что это было у девочки на шее, когда они приехали. Она сохранила медальон, чтобы отдать его тому, кого они считали отцом девочки, когда он вернется.
— Нельзя строить никаких планов, рассчитывая на женскую верность, — сказал Филипп. — Я так понял, что любовник леди Хендрикс больше не вернулся?
Месье Дюпре покачал головой.
— По словам матери-настоятельницы, никто ни разу не осведомился ни о леди Хендрикс, ни о девочке. Вряд ли этому следует удивляться. Это маленький монастырь неподалеку от Клюни — города в восточной части центральной Франции. Если бы не дотошность одного из моих сыщиков, я ни за что не добрался бы до истины. Жаль только, что я не смог доставить вам, милорд, более приятные сведения.
— Это просто чудо, что вам вообще удалось напасть на их след, — отозвался Филипп. Открыв верхний ящик стола, он извлек оттуда тяжелый кожаный мешочек, который и вручил французу. — За ваши усилия и забывчивость. Тот кивнул.
— Ну разумеется, милорд. Я уже все забыл.
— А я запомню ваши возможности, равно как и вашу осмотрительность. Если я смогу быть вам чем-либо полезен, обращайтесь ко мне не стесняясь.
— Вы слишком добры, — проговорил месье Дюпре. — Вы будете в Вене во время Конгресса? Филипп покачал головой.
— Нет. Я намерен уехать как можно скорее. Вена напоминает сейчас парк Воксхолл с гуляющей там по ногам публикой. Слишком много здесь людей, у которых нет никакой цели, но зато слишком много выпивки.
— И слишком много интриг, — добавил месье Дюпре. — Лично я уезжаю немедленно. — Он подбросил мешочек на руке, с удовольствием ощутив его вес. — Цены здесь просто убийственные. Венские коммерсанты неплохо заработают за время Конгресса.
— Так мне говорили. Мне повезло, что лорд Каслрей устроил меня здесь в качестве гостя мистера Кэттеринга, — сказал Филипп, провожая месье Дюпре до входной двери.
Он увидел, как месье Дюпре под проливным дождем сбежал по ступеням и прыгнул в поджидавший его экипаж; потом Филипп вернулся в кабинет. Блеск медальона привлек его внимание, и Филипп в отчаянии уставился на него. Надежды его рухнули. Мэри Хендрикс давно умерла, и все потому, что ее мать нарушила брачный обет.
Он нахмурился. Леди Хендрикс получила по заслугам, когда любовник бросил ее, но ребенок не заслуживал того, чтобы его оторвали от родного дома и любящего отца и увезли на чужбину. Филипп подошел к камину; он был так расстроен, что не мог стоять на одном месте. Он размышлял о том, как ему теперь поступить, и смотрел невидящим взглядом в синеватые глубины пляшущего пламени. Если он сообщит Хенд-риксу о своем открытии, старик непременно свяжет его имя с этими дурными вестями, и это неизбежно приведет к тому, что Хендрикс не поддержит его законопроект о солдатских пособиях.
Предположим, он не расскажет Хендриксу о том, что узнал. Поскольку Хендрикс понятия не имеет, что он, Филипп, занимался поисками его дочери, .можно просто замолчать этот факт. Но в таком случае Хендрикс и дальше будет тратить остаток своей жизни на бесполезные поиски.
Филипп обернулся, услышав внезапный стук в дверь.
— Войдите, — сказал он, решив, что это дворецкий с сообщением от лорда Каслрея.
Это действительно оказался дворецкий, но принесенное им сообщение было не от лорда Каслрея.
— Милорд, какая-то женщина хочет видеть вас. Брови у Филиппа поднялись, потому что дворецкий вместо слова «леди» употребил слово «женщина».
— Она очень настойчива, милорд, — добавил дворецкий. — Говорит, что у нее важное дело.
«Важное для нее», — презрительно отметил про себя Филипп.
— Хорошо, проводите посетительницу сюда. Ни к чему ей стоять в коридоре и беспокоить мистера Кэттеринга.
— Скорее она может обеспокоить миссис Кэттеринг. милорд, — заметил дворецкий. Затем он повернулся, жестом предложил женщине войти в кабинет и вышел, закрыв за собой дверь.
Взглянув на свою неожиданную посетительницу, Филипп был поражен. «Она не просто могла бы обеспокоить миссис Кэттеринг, — подумал он, усмехнувшись. — Она могла бы довести эту эгоцентричную молодую даму до истерики».
Женщина вошла в кабинет и остановилась в десяти шагах от Филиппа, словно не хотела подходить к нему слишком близко. Почему-то эта мысль вызвала у Филиппа раздражение.
В отместку он принялся открыто рассматривать ее, позволив своему взгляду задержаться на холмиках грудей, обрисованных намокшей шерстяной тканью платья. Он удивился, ощутив внезапно, как тело его невольно напряглось; ему стало немного не по себе. Не похоже на него столь бурно реагировать на женщину, пусть даже такую красивую, как эта. А она действительно была красива. Он попытался отыскать какой-нибудь изъян в утонченном совершенстве изящно выточенного лица, но изъянов не было. Пепельно-белокурые волосы, прекрасный цвет лица, а глаза…
Внимание Филиппа привлекли огромные синие глаза, занимавшие на этом лице главное место. Казалось, они полны горечи, которая немедленно вызвала у него недоверие. Он лучше других знал, что верить тому, что говорят женские глаза, глупо. Филипп решительно заставил себя отвести взгляд, но тогда оказалось, что он смотрит на ее прекрасно очерченные губы. Они были сочного розового цвета. Непроизвольно он подумал о том, как было бы приятно их целовать.
— Кто вы такая? — бросил он; голос его звучал неестественно — он не знал, как с ней держаться.
Маргарет в отчаянии смотрела в жесткие карие глаза Чедвика. В них не было ни мягкости, ни сочувствия. Ни в глазах, ни в резко очерченных чертах лица. Как же мог Джордж даже подумать о том, что его можно обжулить и что это сойдет ему с рук?
«А на что надеюсь я сама? — подумала девушка, и горло ее сдавила безнадежность. — Чедвик — английский аристократ, а сочувствие или хотя бы чувство справедливости не относится к главным добродетелям этих людей».