За ночь кострище стал совсем седым от мягкого пушистого пепла. По другую сторону потухшего костра, закутавшись с головой в одеяло, спал Лорис. Отдышавшись и уняв дрожь, Сова попробовала было снова провалиться в спасительный сон без сновидений, но взвинченные нервы и пронизывающий холод не дали ей заснуть. Призрачным, едва различимым теплом от кучки золы ей не удалось отогреть даже окоченевшие пальцы. Запаса дров хватило только на полночи. Тихо постанывая от ломоты во всем теле, Сова выползла из-под одеяла во влажный туман и отправилась собирать сухие ветки.
Лес молчал. Не пели птицы, не шелестели листья. Б абсолютном безветрии словно стеклянным музейным колпаком накрыла осень свои недолговечные шедевры, своевольно запретив любые шелесты, шепоты и шуршания. Даже деревья, казалось, зябли и кутались в поредевшую листву, прижимая к стволам промерзшие ветви, чтобы сохранить остатки тепла, не уронив на покрытую росой землю ни один лист.
В этой сверхъестественной тишине туго натянутые нервы Совы гудели, будто высоковольтные провода. Цепкое, царапающее спину ощущение чужого взгляда гоняло мурашки по коже, и, чтобы избежать приступа неконтролируемой паники, Сова запрещала себе оглядываться. В воспитательных целях она даже погнала себя за хворостом подальше в застывший лес. Но ни смелости, ни спокойствия это не прибавило. За каждым стволом ей мерещились... нет, не чудовища из детских сказок, куда прозаичнее: плотные фигуры с холодными глазами-прицелам и. Заподозрив в таком предательстве очередное дерево, Сова уже не рисковала отбывать от него взгляд до тех пор, пока круговой обход ствола не убеждал ее в ошибке. Тревожное ожидание колом застряло в груди, сбивая дыхание, и тишина, облепившая Сову со всех сторон, дотошно отсчитывала каждый вдох и выдох.
Двуглавый наконец вскарабкался выше уровня деревьев, разогнал остатки тумана и закинул первые длинные лучи поверх леса – до самых гор с гостеприимным названием Гиблые. Именно там, по местным верованиям, располагалась страна «остывшего дыхания» и «погасших душ», куда удалялся после смерти человека его огонь, чтобы окончательно погаснуть. Или не погаснуть, а тлеть маленьким светящимся угольком среди скал – до тех пор, пока не выгорит в нем вся человеческая скверна, и Двуглавый не заберет очищенное пламя и не присоединит его к своему золотому сиянию на небе. Сам Лорис в это не верил, однако Сове смеяться над чужой верой все же запрещал.
В первый год своего вынужденного безделья Сова чуть не умерла от информационного голода. Оставшись без друзей и знакомых, без книг, без телевидения и радио, без привычных ежедневных новостей, без выхода в Мировую Сеть, она была готова с радостью слушать любые звуки человеческой речи, даже лишенные всякого смысла. В тот год Сова научилась яростно ненавидеть тишину и любить то немногое, что эту тишину нарушало. Вечерами с умилявшей Сову серьезностью молодой лекарь, живший в доме по соседству, рассказывал ей о религии, культуре и обычаях своего народа. Врачеватель в седьмом поколении, травник и знахарь, он сам явился к ней в дом с первым соседским визитом вежливости, принеся в подарок кусок железа весом не меньше полукилограмма. В этом мире господства дерева и камня ценность подарка Сова смогла осознать лишь много дней спустя, когда в тесной лавке при кузнечном дворе за обыкновенные ножницы ей пришлось выложить кругленький золотой сиал с пробой императорского монетного двора. Работа по изготовлению ножниц не стоила даже серебряного звиула, что считался здесь крупной монетой. Вся остальная ценность ножниц приходилась целиком на материал. Продавая их, хозяин лавки смотрел на Сову подозрительно, будто не веря, что ножницы она собирается использовать по прямому назначению. Наверняка такой предмет роскоши надлежало хранить в деревянном футляре и доставать для показа только почетным гостям.
Тогда же, недоуменно повертев в руках кусок металла, Сова отдарилась аптечкой в пластиковой коробочке, решив, что раз к ней в гости занесло врача, то ему в подарок вполне подойдет стандартный бортовой набор медикаментов. Первое ознакомление варвара с достижениями современной медицины Сова провела блестяще, словно сдавала зачет по оказанию первой помощи пострадавшим. Впрочем, ей не пришлось долго чувствовать себя слишком умной. После того, как Лорис успешно испытал мазь от ожогов на одном из своих пациентов, его ежевечерние сказки, несмотря на протесты Совы, были спешно свернуты. Теперь, с трудом восстанавливая в памяти медицинские познания, Сова коряво и косноязычно пыталась пересказать Лорису все, что она помнила об искусстве врачевания. Неделя мучений, проведенная в попытках вспомнить основательно подзабытую таблицу Менделеева, вынудила Сову заказать в фактории мобильный компьютер с виртуальным рабочим местом и несколько обучающих школьных программ. Неожиданно легко Лорис согласился даже на операцию по лингвистическому программированию головного мозга, хотя Сова понимала, каким потрясением для человека другой цивилизации должно было стать внезапное овладение словарем федерального эсперанто. После этого одна из пустых комнат ее дома надолго превратилась в учебный класс.
Сама на осознавая этого, Сова привязалась к Лорису так быстро и так крепко, как привязываются все, вдруг оказавшиеся одинокими люди к первому ворвавшемуся в их опустевший круг живому существу, будь то кошка, собака или человек. С появлением Лориса сами собой исчезли куда-то излишки ее свободного времени, заполненные, как правило, воспоминаниями и сожалениями. И даже со страхом ожидаемая тоска по прежней жизни приходила лишь короткими приступами, которые Сова старалась перетерпеть, как зубную боль. Так что однажды ночью, отыскивая для Лориса на звездном небе участок Млечного пути, где светил едва видимый отсюда желтый карлик – Солнце, Сова научилась, наконец, забывать о своей участи изгоя при виде чужого восторга – восторга перед бесконечностью давно знакомого ей мира.
Спасла ли ее тогда собственная бессознательная щедрость? Или смутное чувство, что все эти уроки были необходимы ей самой больше, чем первому в ее жизни ученику? Часто со стыдом и удивлением она сознавала, что в своем мире и в своей культуре Лорис оказался человеком, лучше и полнее образованным, чем она – в культуре и цивилизации Земли. В придуманной ими игре «вопрос-ответ» ее проигрыши надолго стали привычными: Лорис мог ответить на любой её вопрос, а вот она с трудом отвечала на один из его трёх. Он рассказывал ей легенды, показывал древние храмы, заказал для нее у художника нарисованную на плотном холсте карту империи, из окна дома вел для неё репортажи о проходящих внизу под окнами похоронных и свадебных процессиях... Именно тогда, в первый год их знакомства, он и рассказал ей про «Страну Остывших Душ» – легендарную и реальную.
Пятнадцать лет назад в этих горах к западу от Ладагаша укрывались остатки крестьянской армии, когда на равнинах крестьянское восстание было уже подавлено. Где-то в лабиринтах голых каменных ущелий была и могила отца Лориса – городского лекаря, поставившего себя вне закона лечением бунтовщиков. Если вообще она была, эта могила. Лорис рассказывал, что все подходы к перевалам были под охраной, и бунтовщики просто умирали от голода. Некоторые сдавались солдатам и молили о куске хлеба. Сдавшихся в плен поднимали на копья: в горах не было деревьев, чтобы делать виселицы. Убитых сбрасывали в горный поток на дне ущелья. Кипящая вода тащила тела вниз, в долину, била о камни, уродовала, швыряла на берег. А родственники ждали внизу, прячась от солдат, вылавливали своих погибших и наскоро хоронили. С застывшим лицом, глядя в сторону, Лорис рассказал ей, как мальчишкой сутками сидел на прибрежном валуне и смотрел на реку, молясь Двуглавому о том, чтобы никогда не дождаться того, чего ждали другие. Приходила добрая тетка, пыталась его увести, потом отчаялась – только приносила еду. Кто-то эту еду съедал, может птицы, а может такие же, как он, ждавшие своих мертвых. Потому что живым оттуда не вернулся никто.