Будучи человеком по природе своей греховно ленивым, можно сказать, погрязшим в праздности, предпочитающим пребывать в том состоянии, которое он называл "налетом Фурий" и которое определенно доставляло ему извращенное удовольствие, Белаква бывал временами охватываем желанием поразмыслить над тем, а не является ли способ излечивания от этого состояния еще более неприятным делом, чем собственно то, от чего нужно было излечиваться. Так или иначе, но, очевидно, он склонялся к мысли, что не является, уже хотя бы потому, что он продолжал прибегать к нему, и так на протяжении многих лет. Из этого он делал вывод, что в избранном способе лечения от хандры все же имелось нечто излечивающее, и он воздавал благодарность за то малое облегчение, которое он получал.
Самой простой формой этого двигательного упражнения являлась прогулка-"бумеранг" — "туда и назад", а точнее, "бумеранг" был на протяжении многих лет единственной формой прогулки, которую он себе позволял. Это Белаквово прогулочное ухищрение делает совершенно ясным, что ему и в самом деле было все равно, в какую именно точку пространства направляться, ибо покидая одно место, он вскорости туда же и возвращался — "вскорости", конечно, если не считать времени, затрачиваемого на редкие остановки в пути для того, чтобы "освежиться и подкрепиться". Причем эти вылазки были столь же духовно насыщенны, как если бы он проводил это время за границей, в городах, пользующихся самой большой славой и известностью.
Я знаю обо всем этом просто потому, что он сам мне рассказывал. Некоторое время мы были с ним вроде как Пилад и Орест[40]. Все было благочинно и пристойно, и наши отношения, пока они продолжались, были весьма доверительными. Мне не раз случалось присутствовать при его неожиданных вскакиваниях и стремительных убеганиях куда-то, часто без объяснений и прощаний — Белакву швыряла в путь какая-то неведомая сила, которой он не мог противиться. Имел я возможность наблюдать его и в то время, когда он двигался но своей короткой прогулочной траектории. Не раз видел я его в тот момент, когда он возвращался с прогулки, преображенный и изменившийся. Что находилось почти в полной противоположности с одной фразой из "Подражания"[41]: "В радости выходишь и в печали возвращаешься".
Мне и всем тем, кому Белаква раскрывал тайну своих прогулочных маневров, он неустанно твердил, что все эти его перемещения никоим образом нельзя приравнивать к таким весьма распространенным и требующим применения грубой физической силы трудовым актам, как, например, копание канавы или другим подобным физическим упражнениям, к которым прибегают, чтобы избавиться от хандры, используя их в качестве некоего лечебного средства, эффективность которых находится в прямой зависимости от степени физического напряжения и усталости. По отношению к такому терапевтическому трудовому средству Белаква испытывал величайшее презрение. Он утверждал, что во время своих прогулок он ничуть не устает — наоборот, говорил он, они придают ему сил. Белаква жил, по его словам, в бетховенской фермате[42], хотя и не удосуживался разъяснить, какой именно смысл он вкладывает в это несколько туманное выражение. Страстно желая во что бы то ни стало объяснить, что именно он имеет в виду, Белаква очень часто затемнял смысл сказанного им еще больше. Уже само по себе такое желание растолковать свои собственные слова свидетельствовало, как мне кажется, прежде всего о потере им уверенности в себе, об отсутствии самодостаточности, которую он неустанно себе приписывал. Налицо был некий упадок духа, крах того, что мы называем internus homo, своим внутренним "я", и все это выдавало его как карикатурную пародию на свою собственную тень. Но в итоге ему удавалось выкарабкиваться из самых дурацких заявлений и нелепых ситуаций, которые он объяснял тем, что был пьян, или тем, что просто не умеет связно и толково высказываться, добавляя при этом, что он вполне доволен таким положением и не собирается ничего в себе менять, или давал еще Бог весть какие пояснения. В конце концов общаться с ним стало просто невозможно, и я прервал с ним какие-либо отношения. В нем не было никакой СЕРЬЕЗНОСТИ.
40
Пилад — в древнегреческой мифологии сын Строфия, царя Фокиды, в доме которого воспитывался Орест, малолетний сын Агамемнона, убитого матерью Ореста Клитемнестрой и ее любовником (Ореста спасла его сестра Электра). Между Орестом и Пиладом возникла дружба; позже Пилад поддерживал Ореста во многих жизненных испытаниях, обильно выпадавших на долю Ореста (в частности, и в момент свершения Орестом мести над убийцами отца); Пилад женился на сестре Ореста Электре; имя Пилада в сочетании с именем Ореста стало символом верной и преданной дружбы.
41
"Подражания" — имеется в виду книга Фомы Кемпийского, обычно в русской традиции называемая "О Подражании Христу"; Фома Кемпийский (Томас Хамеркен, или Хемеркен) родился около 1380 года в г. Кемпене, недалеко от Дюссельдорфа (отсюда прозвище), и умер в 1471 году; большую часть жизни провел в монастыре, занимаясь перепиской книг, составлением проповедей и трактатов по монастырской жизни; книга "О Подражании Христу" традиционно приписывается Фоме, однако полной уверенности в его авторстве нет; книга "О Подражании Христу" для западных христиан и до сих пор является самым читаемым, после Библии, произведением классической религиозно-благочестивой литературы; на русский язык переводилась дважды: в конце прошлого века К.П.Победоносцевым и в начале 90-х годов века нынешнего А.Н.Панасьевым; фраза, приведенная в тексте Беккета, является аллюзией на главу XX Книги Первой "Подражания...".
42
Фермата — музыкальный термин, в нотном письме знак над нотой или паузой, указывающий на необходимость некоторого продления, затяжки звука или паузы при исполнении; у Беккета, очевидно, употреблено в смысле паузы между перемещениями Белаквы.