Очевидно, Белаква воспринял появление паралитика в инвалидной коляске как знамение, как путеводную звезду, возгоревшуюся над горизонтом, ибо он нашел в себе силы вскочить и быстрым шагом двинуться в направлении, противоположном тому, куда катили кресло. А Белаква катился по улице Пиерс — да будет вам известно, улица Пиерс длинная и прямая,— мимо большого здания Гленкуллен, что весь в граните, мимо места трагедии, отреставрированного и расширенного, мимо угольных лавок, мимо двух питейных заведений Керви, мимо продавцов мороженого и жареной рыбы, мимо молочных магазинов, гаражей и монументальной скульптуры и мимо всей южной части Колледжа. Perpetuis futuris temporibus duraturum[46]. Что ж, будем надеяться, что это так.
Прохаживаться по этой улице было весьма приятно, хотя на ней никаких груш и не росло — здесь всегда было достаточно убогости и ветхости и шлялось много честных голодранцев и пауперов. А на проезжей части целый день толклось великое множество автобусов — красных, голубых и серебристых. Как раз тогда, когда Белаква подходил к железнодорожному виадуку, под один из этих автобусов попала девочка. Девочка бежала из магазина, где она купила молока и хлеба, и в великой спешке поскорее попасть со своим молочным и хлебным сокровищем на Маркову улицу, где она жила, безоглядно бросилась через дорогу. Молочко расплескалось по дороге, а буханка хлебушка, которая ничуть не пострадала, уютно устроилась у бровки, словно бы ее там пристроили чьи-то заботливые руки. Людей, стоявших в очереди в кассу кинотеатра Пэлэс Синэма, раздирали противоположные желания — с одной стороны, им хотелось сохранить свое место в очереди[47], а с другой — не менее страстно им хотелось посмотреть, что же там такое происходит на дороге. Они становились на цыпочки, вытягивали шеи, крутили головами, спрашивали у прохожих, кого там задавило, но мест своих в очереди не покидали. Только одна девица, весьма беспутного вида и закутанная в черное одеяло, выскочила из хвоста очереди, который загибался крючком, как жало скорпиона, пробежала несколько шагов и лихо подхватила осиротевшую буханку. Засунув ее под одеяло, выполнявшее роль накидки, она скользнула в соседнюю улицу, и никто ее не остановил и не потребовал возвращения буханки. Совершив небольшой обход, девица вернулась к очереди, но место свое она, конечно, потеряла. Правда, к хвосту очереди за время, затраченное девицей на подхватывание буханки и на обходной маневр, успело пристроиться всего пару человек, и она стала в самый конец, потеряв по сравнению со своей предыдущей позицией всего лишь метр-два.
Белаква, свернув в Ломбардову улицу, на которой проживало много сантехников и ассенизаторов, зашел в пивную. Здесь его знали — знали в том смысле, что его гротескный вид давно уже не приковывал к себе взгляды и не вызывал хихиканья забредавших туда молодых священнослужителей, а также еще в том смысле, что ему тут же подавали то, что он обычно пил даже и без заказа. Хотя далеко не всегда такую привилегию можно было рассматривать как преимущество. К нему относились весьма терпимо, и даже грубые завсегдатаи, которые были представлены в основном портовыми грузчиками, железнодорожниками и всякими бездельными шутниками, его не цепляли. В то заведение не заходили, чувствуя, что им там не место, представители богемы и влюбленные парочки, там не велись жаркие споры. Ничего такого в пивной не происходило. Эстеты и немощные телом искали себе другие пристанища.
Все это вместе взятое превращало этот паб в удобное для Белаквы прибежище, и он всякий раз, когда ему случалось оказываться в том районе, непременно наносил визит в эту пивную, если, конечно, у него в кармане имелось достаточно денег на выпивку.
Когда я спросил у Белаквы, не вступает ли в противоречие пребывание в пивной с его стремлением постоянно находиться в движении — ведь он, например, мучительно переживал даже краткую вынужденную остановку у памятника на Колледжевой улице, происшедшую после подъема на поверхность из подземного общественного туалета,— он ответил, что не вступает. "Разве не имеет права моя решимость постоянно находиться в движении время от времени ослабевать?" — риторически вопросил Белаква. Я высказал предположение, что, очевидно, имеет. "Ну, если хочешь, я совершаю свой налет и тут же удаляюсь. Заскочил и выскочил, а время пребывания там не в счет. Разве это, скажи на милость, отменяет мою решимость?" — вскричал он. Я поспешил заверить его, что он имеет полное право поступать так, как ему заблагорассудится, ведь, в конце концов, он сам себе определил такую схему поведения, и налет, как он сам изволил высказаться, на пивную не терял своей сути от того, что совершался именно тем способом, который был для него наиболее приемлемым. "Приемлемым? — воскликнул он,— Насколько приемлемым?"
47
...сохранить свое место в очереди — наша отечественная система стояния в очереди совершенно уникальна и в западном мире распространения не имеет; там нельзя сказать "я буду за вами", а потом уйти, прийти через час и не потерять своего места в очереди — выходя из нее, вы тут же теряете в ней свое место.