Первым делом нужно проверить, заперта ли дверь на ключ. Так, заперта. И никаких нежданных гостей он не впустит. Белаква разложил старенькую газетку на столе и тщательно разровнял ее. С газетной страницы на него уставилось довольно красивое лицо убийцы по имени МакКейб. Отвернувшись от убийцы, Белаква зажег одну горелку на плите, снял с гвоздя на стене асбестовый рашпер, который он употреблял в качестве приспособления для поджаривания гренков, и аккуратно поставил его точно над пламенем. Оказалось, следует несколько уменьшить высоту пламени. Гренок нельзя подвергать воздействию слишком большого пламени — он должен созревать медленно. Для превращения кусочка хлеба в гренок его необходимо поджаривать на небольшом, ровном огне. Только тогда он прожарится должным образом и снаружи, и в сердцевине, а вот если пламя окажется слишком большим, то гренок пообуглится сверху и снизу, а внутри останется все таким же мягким, как изначальный кусок хлеба. А Белаква больше всего на свете не любил гадостного чувства и неприятного разочарования, которые возникают в тот момент, когда зубы, проломив сладостно хрустящую корку, погружаются в липкую, влажную сердцевину непрожаренного гренка, отдающую сырым тестом. А ведь поджарить гренок должным образом отнюдь не составляет труда. Так, уменьшаем огонь, поправляем рашпер, и к тому времени, как я нарежу хлеб, думал Белаква, рашпер прогреется до нужной температуры. Буханка хлеба, похожая на бочонок, была извлечена из большой жестяной коробки, в которой когда-то содержалось печенье, и уложена на физиономию Мак-Кейба. Два неумолимо-безжалостных взмаха ножа, похожего на пилу,— и парочка аккуратно отпиленных кусков хлеба, еще сырых, по уже ожидающих возможности доставить ему удовольствие, улеглась перед Белаквой. Культя буханки, подвергшейся ампутации, вернулась в свою жестяную тюрьму, а крошки лихорадочно-нетерпеливым жестом сметены с газеты на пол — Белакве явно не было дела до существования воробышков, этих охочих до крошек тварей; куски нарезанного хлеба схвачены, унесены но направлению к плите. Все эти подготовительные операции выполнялись в некоторой спешке и как-то бездушно, механически.
Но вот теперь, когда ломтики хлеба готовы к тому, чтобы быть помещенными на сетку рашпера, требуется внимание и истинное умение — именно в этот ответственнейший момент человек обыкновенный, равнодушный к искусству приготовления гренков, совершает ошибки, роковым образом сказывающиеся на их судьбе. Белаква приложил ломти хлеба к щеке и ощутил их губчатую упругость и податливость, их теплоту. Хлеб жил, дышал. Да, но вот скоро, скоро это ласкающее, плюшевое качество исчезнет, эта белизна и добропорядочное, зажравшееся выражение сойдет с лица этих ломтей — уж он, Белаква, об этом побеспокоится, будьте уверены. Он уменьшил подачу газа еще на самую малую малость и — плюх — уложил один пухлый, рыхлый ломоть на зардевшуюся от жара поверхность рашпера. Движение было быстрым, но выверенным и расчетливым. Теперь рашпер с уложенным на нем ломтем хлеба стал напоминать японский флаг. Затем на первый ломоть опустился и второй — места на рашпере не хватало на размещение сразу обоих кусков хлеба рядышком, и если уж невозможно поджаривать оба гренка одновременно, то почему бы второму не взгромоздиться на первый и не подогреваться потихоньку? Когда первый кандидат в гренки дошел до нужной кондиции — то есть почернел и внутри, и снаружи,— он поменялся местами со своим сотоварищем и теперь возлежал сверху, почерневший и дымящийся, доведенный до предела, дальше которого ходу не было, и терпеливо ждал, пока тоже самое не сотворится с тем, что пребывал под ним.
Земледельцу просто, он все наследовал от матери Евы. А пятна на Луне — это Каин со своей вязанкой колючего хвороста, лишенный всего нехитрого имущества, проклят, изгнан с лица Земли, беглец и бродяга. Лупа являет тот лик падшего и отмеченного вечным клеймом убийцы, лик бледен, иссечен, отмечен стигмой первого проявления Божьей милости и жалости, не позволившей отщепенцу умереть или быть убиенну вскорости после свершения злодеяния. Все смешалось в головушке землепашца, но это уже не имеет никакого значения. То, что принимала мать его, принимал и он.[4]
4
Земледельцу просто... — "земледелец" — это Каин, а "мать" — это Ева; в том пассаже из Данге, который никак не может одолеть Беккетов Белаква (Песнь Вторая, строка 49 и далее, где излагаются рассуждения по поводу пятен, видимых на Луне, и всего небесного устройства: "Но что, скажите, означают пятна/ На этом теле, вид которых нам/ О Каине дает твердить превратно?"), речь идет об итальянском средневековом представлении, согласно которому в пятнах на Луне видели Каинову фигуру с вязанкой хвороста (англичане в пятнах видят просто "Человека"). Теперь читаем Библию, Книгу Бытия: "И еще родила [Ева] брата его [Каина] Авеля. И был Авель пастырь овец, а Каин был земледелец...". А после убийства Авеля Бог говорит Каину: "Ты будешь изгнанником и скитальцем на земле..." А Каин отвечает: "Вот Ты теперь сгоняешь меня с лица земли... И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его" (Бытие, 4: 2-15). Теперь становятся более понятными аллюзии этого абзаца. Ева гордилась своим перворожденным сыном и возлагала на него — увы, не оправдавшиеся — надежды. Следует отметить также и то, что этот и другие подобные пассажи в тексте не вводятся обычным "подумал такой-то", они спонтанно возникают в сознании Белаквы и далеко не всегда поддаются расшифровке.