— Как там мир поживает? — выдавил, несмотря ни на что, Белаква.— Какие там новости в этом нашем большом мире?
— Все нормально,— осторожно высказался Шас,— нормально, ничего. Поэма продвигается, eppure[60].
Если сейчас он помянет о том, что ars longa[61] и так далее, то ему представится возможность горько пожалеть об этом.
— Limae labor,— изрек Шас,— el mora.[62]
— Ну, ладненько,— промямлил Белаква, готовый отчалить, не замаравшись,— до встречи.
— Надеюсь, до скорой.— пропищал Шас.— Casa[63] Фрики? Сегодня вечером, когда ночь? Нет?
— Увы, увы,— быстренько проговорил Белаква, уже уносимый прочь собственными ногами.
Зри — се Фрика! Она разносит талант по квартирам тех домов, где в квартплату включают и питание, Фрика приобщает к прекрасному и высокому. Вот совершает Фрика налет, певуче, низким, грудным голосом просвещает идеями Хавелока Эллиса[64], явно страстно желая заняться делом весьма непристойным. На ее впалой груди, как на пюпитре, лежит открытая книга Партильотти "Penombre Claustrali"[65], переплетенная в тончайшую кожу. А в когтях своих пылко сжимает она "120 Дней" Маркиза де Сада и "Антэротику" Алиоша Дж. Бриньоля-Саля, похоже никем никогда не открывавшуюся, в переплете из шагреневой кожи. Подгнивший пудинг вводит ее в заблуждение своим внешним благополучием, вязкий покров боли наброшен чалмой на ее лошадиное лицо. Глазные впадины забиты глазными яблоками, круглые, бледные шары, выпученные глаза, совсем не как у лошади, а как у лягушки, вот-вот вывалятся. Уединенные размышления щедро снабдили ее ноздрями большого калибра. Рот жует что-то невидимое, в уголках губ, там, где лежат горькие складки, по всей длине их соприкосновения друг с другом собирается пена. Кратерообразная грудина, подпираемая снизу порогами обвислого живота, прячется под просторным платьем, какие обычно носят беременные. Какая ирония! Подглядывания в замочные скважины искривили холку вредной подглядывательницы, костлявый круп торчит позади, словно вопль, приподнимая длинную юбку с перехватом ниже колен. Ширины необычайно-ненужной шерстяной подол, в котором путаются беспутные ноги, ненароком наблюдаются бабки-лодыжки. Аой![66]
Вот это тихое, нежное ржание полынной водочки и заманило когда-то Белакву, более того, вместе с ним и Альбу, к черному ходу, где в ходу крюшон из красного вина и собираются интеллигентики. Альба, тогдашняя Белаквова девушка, и между прочим, на тот момент, единственная, с большим удовольствием принимала винные подношения, получаемые за ее алое платье и широкое, бледное, скучающее лицо. Царица бала в круговерти кадрили. Аой!
Редко бывает так, чтобы повстречав одного, не встретишь кого-нибудь еще. Едва отряхнул Белаква с себя Шаса, как глядь — прямо перед носом выскакивает из бара "Гросвенор" Поэт, из "простых", так сказать, домотканый, вытирающий губы тыльной стороной руки, а рядом скачет сапрофит, гнилостная бактерия, анонимный политиканствующий налейбой, повеса от сохи. Поэт аж зашелся от неожиданной радости. На его голове, формы золотого яичка, снесенного восточной курочкой, не наблюдалось никакой сурдинки[67]. Вполне можно было предположить, что под его твидовым костюмом а ля Уолли Уитмен[68] скрывалось тело. Поэт производил впечатление человека, который лишь недавно сменил сапожное шило на перо, и от того выглядел несколько растерянно. Белаква в ужасе от встречи оцепенел.
— Пошли выпьем,— объявил Поэт громовым голосом свой высочайший указ.
Белаква поплелся за Поэтом, а глазки сапрофита, как буравчики, уже ощупывали своим гнойным взглядом Белаквов пах.
— Ну вот,— вскричал радостно Поэт, когда они зашли в "Гросвенор". Он ликовал так, словно перевел несметную армию через Березину[69].— Говори, что будешь пить. И первую — одним залпом.
— Извини, я сейчас,— заикаясь промямлил Белаква,— одну минутку, сейчас вернусь, так любезно с твоей стороны...
Белаква по-утиному быстренько заковылял к выходу из бара, выскочил на улицу и понесся к вожделенной захудалой забегаловке, в которую можно было войти через бакалейную лавку. Его всосало в мгновенно закрывшуюся за ним дверь подобно тому, как соринку всасывает в свою утробу мощный пылесос. Белаква сбежал от Поэта весьма неучтивым образом. Когда Белаква чувствовал угрозу своему душевному спокойствию, он становился не просто неучтивым и бесцеремонным на манер графа де Талера[70], выведенного Стендалем, но откровенно грубым, хотя и старался сдерживать проявления грубости на людях и давать им выход в тайне ото всех. Белаква бывал застенчиво неучтив в случаях, когда кто-нибудь вызывал в нем раздражение или негодование, как это было при встрече с Шасом, и злобно груб, когда его вовлекали в ситуацию, в которую он совсем не хотел вовлекаться, однако при этом он позволял этим проявлениям грубости вырываться на свободу лишь за спиной тех, кто вводил его в такое состояние. Такова была одна из странностей Белаквы.
64
Генри Хавелок Эллис (1859—1939)— английский врач, ученый, автор множества книг, в основном по вопросам психологии и социологии пола; половому вопросу посвящено семитомное исследование "Проблемы психологии сновидений"; писал он и труды по интерпретации сновидений, о смысле жизни; в интеллигентских и околоинтеллигентских кругах 30-х годов был весьма популярен, хотя и уступал в популярности Зигмунду Фрейду.
66
Зри — се Фрика...— Прокомментировать этот абзац просто не представляется возможным, и не только по недостатку места, но и ввиду сложности и насыщенности аллюзиями. Абзац начинается с Евангельского призыва "зреть" ("се Человек" — Пилат представляет народу Иисуса), а далее — пародирование всего и вся, даже Шекспира. Монструозная Фрика сравнивается с впалогрудой лошадью (от лошадиного лица через холку к бабкам на ногах) и приводится выражение из шекспировского Гамлета, ставшего идиомой: "...let the galled jade wince, our withers are unwrung." (Hamlet, Act III, sc.2 —...пусть кляча брыкается, у нас загривок не натерт; пер. М.Лозинского). Выражение our withers are unwrung (дословно: наша холка не перекручена) в переносном смысле приблизительно значит: хула, обвинения в наш адрес нас не волнуют, не затрагивают. Беккет пишет так: "Keyholes have wrung the unfriendly withers". В дословном переводе это выглядит так: "Замочные скважины скрутили эту недружелюбную холку". А значит это приблизительно следующее: Фрика личность весьма недружелюбная, она любит подсматривать в замочные скважины и совать нос в чужие дела, но при таком подсматривании ей приходится неудобно сгибаться, эта ее согбенность от частого подглядывания закрепилась и стала постоянной скрюченностью. Если Гамлету наветы "холку не скрутили”, то Фрике сование носа в чужие дела "холку скрутило". Финальное "Аой" позаимствовано из средневекового эпоса (см. например, "Песнь о Роланде”), где каждая строфа завершается именно таким восклицанием.
67
Сурдинка — приспособление, надеваемое на струны музыкальных инструментов для приглушения звука, в данном случае — это какой-то дурацкой формы шляпа.
68
Уолт Уитмен (1819—1892)— один из зачинателей "белого" стиха в англоязычной поэзии и один из первых, кто позволил себе довольно прозрачно воспеть в стихах свой гомосексуализм.
69
...через Березину — аллюзия на Наполеона, которому в 1812 году не удалось перевести остатки своей армии через Березину.
70
Граф де Талер — герой романа Стендаля "Красное и черное", у которого "прорывались потуги важности и властной решительности, робкий наглец"; в образе Талера Стендаль вывел барона Ротшильда, не раз ссужавшего деньгами правительство Реставрации.