Белый Медведь, большой, старый, любострастник и чувственник, уже был в пути, мчался по темным мокрым сельским дорогам в гремучем автобусе, честно и мужественно расплескивающем грязь, и беседовал столь же насыщенно, как какой-нибудь просвещенный кардинал времен Возрождения, с одним давним знакомцем, иезуитом, человеком весьма трезвых взглядов и без или почти без всякой придури. При всей своей насыщенности и искрометности беседа протекала неспешно, даже лениво и пересыпалась игрой слов, была украшена словесной игрой и словесными изощренностями.
— Lebensbahn[77],— говорил он (а он никогда не употреблял английское слово, если мог найти соответствующее иностранное, которое ему нравилось больше),— Галилеянина[78] есть трагикомедия солипсизма, которая ни за что не хочет капитулировать. Retro me[79] смирение, запойность духовностью и униженное почтение находятся на том же уровне, что и "гопля", как кричит фокусник, вынимая кролика из своего цилиндра, стоят в одном ряду с заносчивостью и эгоизмом. Он, Галилеянин, первый в мире настоящий самодостаточный плейбой-повеса. Его загадочная униженность перед женщиной, застигнутая, так сказать, врасплох, на самом деле представляет собой такое же проявление дерзости, проистекающее из мании величия, как и его вмешательство в дела друга Лазаря. Он открывает целую серию сирых самоубийств, которые контрастируют с серьезными самоубийствами, продолжающими линию Эмпедокла[80]. Ему приходится нести ответственность за несчастного Nemo[81], являющегося с его corates[82] и кровоточащими пароксизмами depit[83] перед публикой, на которую это не производит никакого впечатления.
Он отхаркал солидную порцию довольно плотной слизи, погонял ее по чашеобразной полости алчного рта и вернул назад на хранение до будущего востребования.
У иезуита, человека весьма трезвых взглядов и без или почти без всякой придури достало сил высказать свое утомление:
— Если б ты только знал, как ты мне наскучил своими банальностями. И без того никто не сомневается в том, что дважды два четыре.
Б.М. (то бишь Белый Медведь) не понял, куда клонит его собеседник.
— Ты мне, понимаешь ли, наскучил,— прогундосил Ч.О.И. (то бишь член Ордена Иезуитов),— ты меня утомляешь еще сильнее, чем какой-нибудь вундеркинд!
Помолчав недолго и накопив немного энергии для дальнейшего ведения разговора, Ч.О.И. продолжил:
— Некоторые безбородые сосунки с тоненькими голосками предпочитают наркомана Бородина Моцарту.
— По всеобщему мнению,— стал возражать Б.М.,— твой замечательный Моцарт был Hexenmeister[84] в пеленках.
Получился гнусненький выпад, пускай думает, что хочет.
— Господь наш Иисус Христос вовсе не был колду...
— Ты говори от себя и не приписывай своего мнения другим,— буркнул Б.М. в сильном раздражении.
— А я тебе говорю, что Господь наш вовсе и не был каким-нибудь там простым чудотворцем.
— Не забывай, что Он получил дар чародейства при своем зачатии.
— Знаешь, когда ты наконец духовно повзрослеешь,— заявил иезуит,— и поймешь смысл того смирения, которое находится за пределами мазохизма, вот тогда приходи ко мне и будем говорить серьезно. Речь идет не о каком-то посюстороннем и не о потустороннем мазохизме, а о том смирении, которое находится за пределами боли и служения.
78
Галилеянин — так со времен римского императора Юлиана Отступника (361—363 гг.) противники и критики христианства (и просто те, кто относится к христианству не очень почтительно) иногда называли Иисуса Христа, который, как известно, прожил детство и молодость в городе Назарете в Галилее.
80
Эмпедокл — древнегреческий философ, мудрец, врач и чудотворец, живший в V веке до Р.Х. на Сицилии; давняя традиция сообщает, что он, уже будучи в весьма преклонном возрасте, бросился в жерло действующего вулкана Этна, чтобы своим исчезновением доказать свою божественную сущность.
82
Потроха — слово образовано от итальянского corata по французским правилам правописания.