Белаква придирчиво осмотрел отрезанный для него кусок сыру. Перевернул его, чтобы взглянуть на тот бок, что поначалу располагался снизу. Этот нижний бок, теперь очутившийся сверху, оказался на вид еще хуже, чем тот, прежний верхний. Ага, лучшую сторону, значит, выставили вверх напоказ, хотели ввести его в заблуждение. Но можно ли строго судить лавочников за такие мелкие уловки? Белаква потер сыр пальцем. Сыр был влажным, вспотевшим. Так, это уже что-то. Белаква наклонился и понюхал сыр. Легкий запах гниения. Но Белакву никак не устраивал просто легкий запах, он не какой-нибудь там завалящий гурман, ему нужен совершенно явственно ощущаемый смрад разложения. Его удовлетворит отменно позеленевший, вонючий кусок горгонзолы живьем, так сказать, и именно такой кусок он во что бы то ни стало получит.
Белаква швырнул в лавочника свирепый взгляд.
— Это еще что такое? — прошипел он сквозь зубы.
Лавочник нервно поежился.
— Я спрашиваю, что это такое,— требовательно и злобно бросил Белаква. Когда он был во гневе, то ни перед кем не испытывал страха.— Вы что, ничего получше не могли найти?
— Во всем Дублине,— принялся заверять лавочник Белакву,— сколько б вы не искали, не сыскать вам более подгнившего сырку.
Белаква был вне себя от гнева. Нахал, да как он смеет? Белаква был готов броситься на лавочника с кулаками.
— Вы это что себе позволяете? — возопил он,— Я такого не потерплю, слышите? Так дело не пойдет, понятно?
Белаква даже зубами заскрежетал.
А лавочник, вместо того, чтобы, так сказать, метафорически умыть руки, наподобие того, как это сделал когда-то Пилат, расставил умоляющим жестом эти свои руки в стороны. Получился крест. Белаква неожиданно прекратил скрежетание зубовное, развернул сверток с заветными гренками и быстрым движением засунул охаянный кусок сыра меж двумя обугленными, черными, холодными деревяшками, которые еще совсем недавно были хлебом. Потом проковылял к двери, остановился и, резко поворотившись к лавочнику, выпалил:
— Так вы меня поняли, а?
— Сударь,— проговорил лавочник тоном не вопросительным, однако, и не так чтобы неохотно-соглашающимся. По такому тембру голоса совершенно невозможно было бы определить, что у человека на уме. Лавочник, используя такой ловкий тон в своем неопределенном ответе, проявил исключительную изобретательность.
— А я вам говорю, что так дело не пойдет,— воскликнул Белаква запальчиво,— совсем, говорю вам, не пойдет! Если вы и в будущем мне ничего лучшего не будете предлагать,— при этих словах Белаква резко поднял вверх руку, сжимавшую пакет с гренками и сыром,— мне придется искать сыр в каком-нибудь другом месте! Вот так-то! Запомните мои слова хорошенько!
— Сударь,— безынтонационно произнес лавочник.
Как только Белаква выскочил вон из лавки, лавочник, осторожно подойдя к двери и выглянув наружу, посмотрел вслед ковыляющему прочь возмущенному покупателю. Белаква хромал на обе ноги, которые почти постоянно причиняли ему боль. Даже ночью боль или вообще не хотела угомониться, или просто немного стихала. Обычно ножная пытка начиналась с мозолей и пальцев, находящихся, по строгому медицинскому определению, в состоянии "молоткообразного искривления", потом боль распространялась все дальше, и вскоре судороги охватывали полностью обе ноги. И тогда Белаква в отчаянной попытке облегчить боль либо начинал тереть краями ступней о поперечину спинки кровати, либо же — что помогало лучше — скрючивался и принимался руками растирать ступни, лодыжки и икры. Проявляя должное терпение и применяя умелое растирание, боль можно было несколько угомонить, однако это отягощало и без того сложную проблему погружения в сон и получения достаточного ночного отдыха.
Лавочник, не спуская глаз с удаляющейся фигуры, не отводя их в сторону и не закрывая их, смачно высморкался в свой передник. Будучи человеком добросердечным и отзывчивым, он испытывал сочувствие и жалость к этому странному покупателю, который всегда выглядел болезненным, удрученным и подавленным. Но при этом, не забывайте, лавочник был мелким торговцем и обладал чувством собственного достоинства, столь свойственным мелким торговцам, и своим собственным пониманием того, что почем. И он стал прикидывать, сколько денег набегало за неделю от продажи сыра этому покупателю — и получалось совсем мало. Ну нет, за такие деньги он не будет заискивать, не будет раболепствовать ни перед кем, ни за что. У него есть своя гордость.