Когда госпожа Оттоленги употребляла глагол в прошедшем времени, ее голос приобретал очень печальное звучание.
Белаква придал своему лицу глубокомысленное выражение.
— А мне в этой связи почему-то вспомнилась строка с удивительно тонкой игрой слов: "qui vive lapieta quando e ben morta..."[15]
На эту игру слов госпожа Оттоленги никак не откликнулась.
— Что, разве это не великолепная фраза? — выпалил Белаква на одном дыхании.
Госпожа Оттоленги снова не изволила ничего ответить.
— А все-таки,— настаивал Белаква, уже ощущая себя дураком,— интересно, как можно было бы перевести эту строку, чтобы сохранить все, что в ней заложено?
И на этот призыв госпожа Оттоленги никак не откликнулась. Лишь после продолжительной паузы она пробормотала:
— А вы считаете, что это непременно следует перевести?
Из прихожей донесся шум каких-то борений. Шум быстро стих. И тут же раздался дробный стук в дверь, словно протарахтели бубном. Явно стучали костяшками пальцев. Дверь резко распахнулась — и пред очи Белаквы и Оттоленги явилась мадемуазель Глэн, учительница французского языка. На руках она держала, плотно прижимая к телу, свою кошку. Глаза учительницы готовы были выскочить из орбит и висеть на стебельках, как у краба. И вообще она пребывала в состоянии крайнего возбуждения.
— Ах, извините,— воскликнула учительница задыхающимся голосом,— извините за врывание сюда и мешание, но... но, что там есть в пакете?
— В пакете? — удивилась Оттоленги,— В каком пакете?
Французским шагом Глэн вошла в комнату поглубже.
— Ну, как это называется? Сверток, бумага,— Она в смущении зарылась лицом в кошку.— Там, в вестибюль, на столике...
— Это мое,— сдержанно проговорил Белаква, и причем по-французски.— Это рыба.
Он не знал, как сказать по-французски "омар". И "рыба" вполне сойдет. Если рыба подходит для Иисуса Христа, Сына Божьего, Спасителя[16], то, конечно же, она подойдет и для мадемуазель Глэн.
— Понятно,— проговорила мадемуазель Глэн с явным, хотя и не выраженным словами, облегчением.— Я поймаля кошку как раз в нюжный момент.— Мадемуазель Глэн произвела легкое похлопывание по кошке.— А то она, проказница, могля порвать все в кусь-очки.
Белакву охватило некоторое беспокойство.
— Так кошка добралась все-таки до свертка? — спросил он, не делая в этот раз никакой попытки переходить на французский.
— Нет, нет, нет! — воскликнула француженка,— Я поймали кошку как раз во время! Но я не знала,— добавила она со стародевическим подхихикиванием, столь типичным для синего чулка,— что в том пакет может быть, поэтому я решился подойти к вам и спросить.
Пошлая сука, всюду сующая свой нос!
Представительницу старинного рода Оттоленги это небольшое происшествие слегка позабавило.
— Puisqu'il n'y a pas de mal...[17] — сказала она очень усталым голосом, но с весьма элегантным выговором.
— Heureusement[18].
И судя по интонации, с которой Глэн это произнесла, сразу становилось ясным, что она вполне искреннее считает heureusement, что все обошлось и ничего ужасного не произошло.
Наказав кошку легкими шлепками, Глэн повернулась и направилась к двери. Седина в волосах, которую только теперь, глядя вслед удаляющейся Глэн, заметил Белаква, резанула по его глазам своим стародевичеством. Благочестивая, девственная педантка, синий чулок, переживающая в душе так и не состоявшийся скандальчик.
— Так на чем мы остановились? — спросил Белаква.
Однако неаполитанское терпение отнюдь не безгранично. Более того, оно легко исчерпывается.
— А на чем вообще мы останавливаемся в этой жизни? — вскричала представительница рода Оттоленги.— Где, а?
Белаква приближался к дому, в котором жила его тетя. А какую пору года мы выберем? Ну, давайте остановимся на зиме — это позволит приблизить сумерки, а за ними и темноту, и вывести на небо луну. При подходе к дому Белаква увидел на скрещении улиц упавшую на мостовую лошадь и человека, сидящего у нее на голове. "Наверное, так зачем-то нужно",— подумал Белаква. Но все-таки зачем и почему он так сидит? Мимо Белаквы пронесся человек на велосипеде. Он держал под мышкой длинную палку, что напоминало рыцаря с копьем на турнире. Велосипедный рыцарь бился на копьях с лучиками желтого света, который испускали огоньки, там и сям засветившиеся ввечеру. Казалось, он вот-вот бросится со своим копьем на уличные столбы, как Дон Кихот на мельницу. Укатил. В подворотне Белаква узрел бедно одетую парочку. Женщина прислонилась спиной к решетке ворот, низко наклонив голову. Мужчина стоял прямо перед ней, очень близко, с безвольно опущенными руками. "На чем вообще мы останавливаемся в этой жизни?" — вспомнил Белаква слова Оттоленги. Он все ближе подходил к дому тетки, сжимая в руках заветный сверток. Почему нельзя допустить существование благочестия и благорасположения даже в аду? Почему нельзя сочетать милосердие и милобожие? Немножко милосердия перед лицом жертвенности. Белаква думал об Ионе, и о тыкве, которая выросла по повелению Божия над его головой для защиты от солнца, и о сострадании, проявленном заботливым Богом по отношению к Ниневии, столице кровожадной Ассирии.[19] И о бедном убийце Мак-Кейбе, которому на рассвете накинут удавку на шею. Что он, любопытно было бы знать, поделывает сейчас, в эту минуту? Что чувствует? Что ему в этой жизни осталось? Всего лишь еще один, последний ужин, всего лишь еще одна, последняя ночь. Сумеет ли он ими насладиться?..
15
"и здесь жив к добру тот, в ком оно мертво..." (итал.) Данте. "Божественная комедия". "Ад". Песнь Двадцатая. Пер. М.Л.Лозинского.
16
Если рыба подходит для Иисуса Христа... — в раннем христианстве греческое слово "ichthys" — "рыба" расшифровывалось как аббревиатура греческой христианской формулы: "Иисус Христос, Божий Сын, Спаситель" (по первым буквам); рыба также являлась символом веры, чистоты, девы Марии, крещения, причастия; в раннехристианской литературе Иисус Христос иногда называется "Рыбой"; существуют изображения Христа в катакомбном искусстве раннехристианских времен в виде рыбы; именно рыбу (и хлеб) Иисус умножает, чтобы утолить голод пришедших слушать его; реакция Белаквы скорее всего не столько благочестивая или, наоборот, богохульная, а ассоциативная, случайно возникшая.
19
Белаква думал об Ионе... — Книга Пророка Ионы: 4:6. "И произрастил Господь Бог растение, и оно поднялось над Ионою, чтобы над головою его была тень и чтобы избавить его от огорчения его; Иона весьма обрадовался этому растению..." (11) "Мне ли [сказал Господь Бог] не пожалеть Ниневии, города великого, в котором более ста двадцати тысяч человек, неумеющих отличить правой руки от левой, и множество скота?"