Впрочем, через некоторое время оба они уже сидели в Николашином сарайчике за бутылкой «Лимонной» (директор водочного завода «Родная сторона», рассчитываясь за приобретенное для загородного дома полотно, упросил Кузнецова часть оплаты принять бартером, в виде двух ящиков своего премированного — и справедливо! — изделия. Все это время «Лимонная» была фирменным напитком Дома).
— Значит, говоришь, доказать ничего нельзя? — задумчиво говорил Слепцов.
— Нет. Разве эксперты что-нибудь высмотрят, тогда, возможно… А пока — вряд ли. Видите ли, здесь все очень тонко, на полутонах…
— Ничего себе — полутона: два жмурика! — не согласился Слепцов. — Ну, а ты-то как на этого козла вышел?
— Основное я вам рассказал. Формальные мотивы убить Кузнецова были почти у всех, но мотивы больно жидковатые. Так, морду набить или закатить скандал, но не нож в спину всадить. И только у Покатаева этого всерьез жизнь решалась. Я поздно про то узнал, но тут сразу все и сошлось. Хотя и прежде меня одно смущало. Все шло вроде, как по-писаному: рация пропала, мотор сломан, браслет и нож явно подброшенные. Слишком уж мудрено. Это в детективных романах на каждом шагу такие штуки, в жизни-то все проще. Понимаете, этот торговец фруктами — образцовый семидесятник, философ с кухни. Всю жизнь бесславно в НИИ сидел, трепался в курилках, под гитару гундел. Естественно, и детективчики в рабочее время… Так я на него и набрел.
Самоваров не стал уточнять, что сам он прочел гору детективов и за версту поэтому почуял книжный дух.
— Ну, а шеф, Владимир-то Олегович — его работа?
— Его. Хотя я не уверен, что он собственноручно банкира на ту осину бросил — может, подтолкнул, а может, просто напугал, и Семенов сам с обрыва сорвался. Он ведь не профессионал, наш приятель Покатаев, чтоб так точно в десятку попасть. Но шальная пуля бьет метко, могло и повезти начинающему потрошителю. Он собой упивался: так ловко все устроил, все проблемы решил, всех в дураках оставил. Ведь ваш банкир сболтнул зачем-то, что видел вечером нечто необычное… Думаю, видел, как Покатаев выходил из мастерской. Или наоборот, туда входил. Когда Семенов отправился на станцию, Покатаев и увязался за ним. Не знаю, чего он хотел — то ли разжалобить, то ли припугнуть, только встретились они над обрывом, и…
— Так. Ладно, — набычился Слепцов. — А куда этот сучонок мог податься, не в курсе?
— Не знаю, — пожал плечами Самоваров. — Вы у Инны поспрашивайте про его заветные места, все-таки они сто лет в одной компании.
— Спросим, — несколько зловеще пообещал Слепцов, — все у всех спросим. Я ведь, Коля, не суд присяжных, самый гуманный в мире. Мне ведь не нужны мешок улик и полсотни свидетелей. Мне просто знать надо. Знаю теперь. Эх, ты, кого проворонил! Обещал же приглядывать. Еще меня успокаивал: тихо, все свои, нудисты. Да и я, старый осел, купился. Теперь плакаться нечего, надо мразь эту достать.
13. То, что было после
Прошло полгода. Летние страсти присыпало свежим снежком.
В конце февраля Самоваров трясся вместе с Тамарой Кузнецовой в чьем-то джипе. Они уже несколько раз ездили таким образом в Дом, где Тамара хотела отобрать все мало-мальски ценное для продажи. Но ценного почти и не было. Все вместе содержимое «прiемной» было любопытно и стильно, а по отдельности рухлядь, да и только. Тамара сокрушалось: покупателя на Дом тоже пока не находилось. Место глухое, архитектура странная, удобств никаких, скверная дорога. Практичная Оксана как в воду глядела. Решено было продать его на слом. Самоваров согласился сегодня ехать только потому, что полагал: Дом доживал последние дни. Ничего скоро от него не останется, только пустая поляна да воспоминания, скверные вперемешку с идиллическими.
Дорога в самом деле кошмарная. Правда, прежде она была накатана кузнецовскими приятелями и поклонниками. Один меценат — директор ближнего совхоза — время от времени даже бульдозер присылал «торить путь», как выражалась Инна. Считалось, что встречать здесь Новый год (позже и Рождество) элегантно и престижно. Было весело, во дворе наряжали специально посаженную для этого елку, катались от Ярилиных ворот с горы, вылетая на другой берег Удейки. Пели, гадали, топтали сугробы, девственные, как облака. Самоваров однажды застал такое веселье, тогда-то он и ночевал в чулане, на скрипучей раскладушке.