— Хлопков от глушителя никто не слышал?
— Нет, потому что в это время тут никого, кроме этого рабочего, не бывает.
— А коридор куда ведет?
— Вглубь здания. Там только врачебные кабинеты, а посередине — лестница наверх, где помещаются пациенты. Врачей тоже еще не было, они приходят на работу к девяти.
— Может быть, кто-то из служащих случайно закрыл эту задвижку? Кто мог здесь утром проходить?
— Всего несколько человек, патрон. Они все это категорически отрицают.
— Их надо тщательно проверить, Макс. Прежде всего установить, не был ли кто-нибудь из них знаком с убитым помимо того, что тот приезжал сюда каждое утро с грузами. В особенности этого рабочего.
Блейк повернулся и подошел к трупу, чтобы получше рассмотреть убитого.
На вид ему было лет сорок или немного больше. Рослый, грузный мужчина. Крупные черты лица, грубоватые. Лейтенант неизвестно почему подумал, что он, может быть, южанин.
Криминалисты уже заканчивали свою работу, и вскоре подошли те двое, что осматривали траву между деревьями в ведущем к забору направлении, куда мог уйти преступник после убийства.
— Очевидных признаков, что он скрылся в ту сторону, нет, сэр, — доложил один из них. — Вроде бы нигде не поломаны сухие ветки. Но ручаться трудно. Дождя не было несколько дней. Совсем сухая почва.
— Осмотрите с той стороны забор и дорогу на этом участке, — распорядился лейтенант, — нет ли следов стоявшего автомобиля.
Он дал знак забирать тело и тут же увидел в дверях служебного входа трех человек в белых с голубизной медицинских халатах. И сразу стало понятно — кто из них главный.
— Доктор Митчелл, — представился ему только один из них. Среднего возраста мужчина с хорошим загаром, тонкой жесткой щеточкой усов и элегантными и вместе с тем строгими очками, которые сами по себе заслуживали профессорского звания.
— Мы не вправе препятствовать работе полиции, лейтенант, но я надеюсь вы понимаете специфику нашего заведения? — отчетливо выговаривая каждое слово произнес он. — Наши пациенты люди особенные, и пока ни о чем не знают. Нужно, чтоб так оно и было.
— Конечно, доктор, мы уже уезжаем. Но некоторых ваших сотрудников должны будем вызвать к себе в управление. — Блейк махнул всем рукой, приказывая отправляться. — Скажите, а много у вас сейчас пациентов?
— Семнадцать.
Лейтенант пожал протянутую ему на прощание руку:
— Совершенно не исключено, что я нанесу вам еще личный визит, тихий, разумеется.
— Ты знал что-нибудь, Макс, раньше об этом хосписе? — Они выехали за ворота, и Блейк только теперь обратил внимание на яркое голубое небо без единого облачка.
— Знал, что там умирают люди.
— А как они там умирают?
— Как все, наверно.
— А все как? М-мм? Да оставь ты в покое свои волосы!
— Это вам, патрон, они покоя не дают. Ну… я не знаю как.
— Я слышал, сэр, что люди платят за это порядочные деньги, — вмешался водитель.
— Я тоже об этом слышал, ребята. Но вот за что именно они платят деньги?
Блейк снова посмотрел на пронзительно синее небо.
Небо над их головами.
Теперь снова в ее квартире появился рояль. Не в той ее старой, а здесь — в новом доме, где она уже два года живет со своим мужем. Рояль миссис Нордау. Красновато-коричневый, с белыми крапинами и разводами под ослепительно блестящим лаком. Мраморный рояль, как назвала его Марша, когда в первый раз пришла в дом своей учительницы. И это имя прилипло с тех пор к роялю. Так, что и миссис Нордау, и Генри стали так его называть. А позже Марша даже прочла надпись под фотографией в одном из светских журналов: «Знаменитая пианистка Нордау за своим мраморным инструментом». И он так же весело сиял, как здесь сейчас, в ее доме.
Теперь он должен молчать. Всегда. И никто не посмеет поднять над клавишами крышку.
Когда несколько дней назад рояль привезли в их дом, муж сказал ей, что очень хочет увидеть ее за инструментом, она впервые за эти два года закричала. Нет… кажется, впервые в жизни. Она кричала, чтобы он никогда больше не смел говорить ей глупости, не смел никогда!
Он хороший и добрый человек, а мелкие глупости, ну что же, их говорят все люди. И муж — тоже обычный человек как все.
Ей просто слишком посчастливилось в своей жизни узнать необычное. В тринадцать лет за свой абсолютный от природы слух она стала ученицей знаменитой пианистки. Уже не дававшей в то время концерты, но чьи пластинки можно было купить в любом музыкальном магазине. И через сто лет они будут там продаваться, и через двести… Она оказалась среди людей, где никогда не говорили глупости. Где можно было ничего не говорить, даже когда не играла музыка. Потом нелепая травма локтя навсегда закрыла ей двери в большую музыку, но она сумела все пережить, потому что рядом были эти люди. Был Генри… этот рояль. Теперь, очень скоро, останется только он один.