— А ты разве человек? Откуда тебе знать, что со мной делается?
— А как же? Ты думаешь, мы не бегали? Ты думаешь, со старой жизнью легко рвать? Нет, милая, еще помучаешься.
Бесфамильная повернулась на постели и затихла.
— Что ты, как ворона, каркаешь? Мне мучиться? Я здесь не останусь!
Леля кричала на всю спальню.
Просыпались девчата.
Шурка Кузьмина спросонья спросила:
— А куда пойдешь?
— И ты, и ты с ними! — обозлилась Лелька. — И тебе не стыдно?
— Чего? — совсем проснулась Шурка. — Что пила? Стыдно! Мне дядю Сережу стыдно. Он уж сколько раз меня просил!
— Просил! — передразнила Лелька. — Скажите пожалуйста, он ее просил! А ты его слушаешь!
В комнату вошла Нина Николаевна. Она еще не ложилась. Кофточка была застегнута, и вязаная шапочка не снята с головы.
— Не шуми, Леля, — остановила она, — спи и другим дай спать. Завтра работать. А если взволнована чем-нибудь, спать не можешь — иди ко мне.
— Я спать буду! — отрезала Леля и, не раздеваясь, кинулась на постель.
Отношения с девчатами портились не по дням, а по часам. Все свободное время Леля проводила где-нибудь вне общежития. Девушки раздражали ее. Особенно она ненавидела тех, которые приехали вместе с ней. Они уже обживались, шептались по углам, называли имена каких-то парней, хихикали, навивали челки, пудрились.
«Вот они, воровки! — думала Леля. — Показали им мужиков и хватит! Мажутся, поют, пляшут».
С Ниной Николаевной Леля не разговаривала вовсе. Она и девчонок презирала больше за то, что они перед воспитательницей как будто заискивали. Леля была уверена, что они наушничают.
«Сплетницы! Предательницы!»
Леля перестала с ними разговаривать. Уйти из коммуны она еще не решалась. Ее останавливал страх — а вдруг все-таки следят, сразу схватят и в Соловки. Она аккуратно ходила на работу, не пила — впрочем, она и раньше пила не часто. Только с людьми разговаривала грубо и насмешливо.
В Москву Леля написала, сообщила, где она находится, и, когда ее приехали навестить, она отвела душу. Она рассказала о коммуне, о тех, кто в ней живет и что она, Леля, о них думает.
Приезжие из Москвы слушали Лелю относительно спокойно:
— А ты что хотела? Коммуна — не шалман! Разве ты не знала, куда шла?
Леля и с ними поругалась. На прощанье она только и сказала:
— Пришлите мои вещи и деньги, которые еще остались.
Деньги ей прислали по почте. Денег было сто рублей. Повестку Леле вручили в конторе. Она обрадовалась: с деньгами легче пуститься в путь. На почте денег не выдали, сказали, что надо будет повестку заверить в коммуне. Леля побежала обратно. Она попросила Нину Николаевну получить деньги и, не раздумывая, подписала доверенность.
Она уже строила планы: куда поедет, с кем будет «бегать», отдала в починку туфли. Прошло три дня, а денег Нина Николаевна ей не отдавала. Леля спрашивала каждый день. И всегда один ответ: «Не было времени, получу, куда тебе спешить?» «Куда спешить? — подумала Леля. — А что мне тут торчать?»
Потом Нина Николаевна деньги получила и все же выдала Леле только пять рублей.
— Тебе больше не надо, у тебя все готовое. Ты новенькая, мы тебя еще не знаем! Не проверили!
— А вам какое дело? — кричала Леля. — Если коммуне нужны мои деньги, пусть возьмут. Чорт с ними. Я могу больше достать!
— Коммуне твои деньги не нужны, но и тебе сразу столько не нужно.
Лелю взорвало:
— Позвольте мне знать, сколько мне нужно. Может, вы привыкли на пятачки жить, а я нет.
Нина Николаевна пожала плечами, а денег все-таки не дала.
Общежитие собиралось переезжать в новый дом. Девчонки гладили простыни и белые пикейные одеяла. Леля была равнодушна ко всей этой суетне: «Плевать на новый дом! Мне в нем все равно не жить!»
И когда надо было перебираться, Леля свернула кое-как в узел постель, сложила чемодан и вместе с остальными потащилась к новому дому. Ее не радовали ни свежие стены, ни промытые стекла, ни длинные коридоры, ни теплые уборные: «Тоже, обрадовались, эка невидаль!»
— Ты будешь спать тут, Леля!
Леля машинально бросила узел с постелью и только потом посмотрела на свою кровать. Кровать стояла второй от двери, на самом ходу.
— На тычке? Меня, старую воровку, кладут спать на тычке? Леля, схватив тумбочку, со злобой гулко опустила ее на пол.
— Эх, чтоб ей гроб такой на том свете! — пожелала она от всего сердца Нине Николаевне.
Та молча стояла в дверях. Леля даже не оглянулась. «Чорт с ней, пусть лопает!»
Леля кое-как накрыла постель. Она решила твердо, что сегодня же уйдет из коммуны.
Девчонки побежали в старый дом за какими-то столами. Они даже не позвали Лелю, и это ее обозлило: «Что я, хуже их, что ли?»
В спальне осталась она одна. «Не все ли равно, в каком углу спать», подумала Леля.
В комнату вошла Нина Николаевна.
— Леля, вот тебе из МУУРа прислали, — и она отдала ей бумажку.
Леля развернула листок. Читала и тряслась. Пришел приговор: пять лет Соловков.
— Не ко двору пришлась, Нина Николаевна? — губы у нее задрожали, она села на кровать.
— Леля, ты что? — Нина Николаевна наклонилась над ней. — Ты что волнуешься? Ты же ведь не получала приговора, так вот его и прислали в коммуну. Ты думаешь, тебя высылают? Нет, тебя в коммуне никто не тронет. Ты не волнуйся, хочешь воды?
Леля пила воду и смотрела на черноволосую Нину Николаевну.
Та вдруг улыбнулась, и Леля подумала: «А ведь ей меня жалко».
Она долго еще всхлипывала и незаметно для себя уснула. Нина Николаевна тихонько вышла.
— Пора вставать, принцесса! За хлебом бегать мальчиков нет!
Леля поняла, что это ей говорят. Она плотнее закрыла глаза: «Ну их к чорту и с хлебом».
— Слышишь? Я тебе говорю! — Огнева толкнула Лелю. — Пора за хлебом бежать!
— Не толкай, за хлебом бегают только поросята, а я не пойду.
— Что?
— Не пойду, поняла? Ни за что не пойду.
— Ты что, белены, что ли, объелась? — спросила ее грубовато Бесфамильная. — Что ты с утра психовать начала? Сон, что ли, плохой видела?
— Тебе какое дело до моих снов? Какие хочу, такие и вижу!
— Вставай, вставай, девушка, пора! Из-за тебя и мы голодные на производство пойдем.
И эта мирная, казалось бы, фраза окончательно вывела Лелю из терпенья.
— Вы проклятые! Вы все проклятые! — кричала она, стоя на постели. — Я сказала, что не пойду, и не пойду. Кто смеет меня посылать?
Вошла Нина Николаевна и, не взглянув на Лелю, обратилась ко всем, кто был в комнате:
— Вот какая история. Мы уже много говорили об устройстве красного уголка. Надо, чтобы это было сделано: вы сами подумайте, девушки, ведь ни посидеть, ни почитать, просто спокойного места нет. Может на днях приехать товарищ Погребинский. Ведь стыдно будет? А там мы уберем, украсим, летом живые цветы будем ставить! Я вот все думала, кому поручить это дело? Мое предложение, чтобы сегодня же взялась за украшение Леля: дело ответственное, нам нельзя ударить лицом в грязь перед мужскими корпусами, тут надо вкус иметь и выдумку.
Леля села на постели и закрылась одеялом. Девчата молчали.
— Как же вы все-таки думаете?
— Ее нельзя, — строго заговорила Чекова. — Она, Нина Николаевна, в быту нехорошая.
— Чем? — озлилась Леля. — Чем я в быту нехорошая? Пью? Нарушаю порядок?
— Нарушаешь, — отрубила Чекова. — Сегодня твоя очередь за хлебом итти, а ты все еще лежишь. Нам на производство надо, а из-за тебя без завтрака итти приходится. Это порядок по-твоему?
— Постойте, — остановила Нина Николаевна. — Ты почему не пошла за хлебом, раз твоя очередь?
— Не хотела!
— Это не ответ, Леля. Сегодня ты не пойдешь, завтра — другая… Впрочем, это мы сейчас уладим. Я все-таки думаю, что это дело надо поручить Леле. За хлебом она сходит. Тут только вопрос: сумеем мы сами сделать лучше, чем другие, или нам придется попросить помощи. Как вы думаете? — И Нина Николаевна посмотрела в упор на Лелю.