— Нет тебе материнского благословения!
В такой обстановке Марусе долго не прожить, нужно было что-то придумывать. В довершение всех несчастий Николай, опаздывая, второпях сел не на тот поезд. И это было тем более неприятно, что он обещал Смелянскому обязательно выступить на общем собрании по делу Константина.
В коммуну Михайлов вернулся поздно. В клубе было темно. Он прошел в спальню, но и там ребят не оказалось. Только в красном уголке было людно. Кое-кто читал, кое-кто играл в шашки, но большинство сидело, сбившись в кучку, о чем-то задушевно разговаривая. Увидев Николая, ребята не удержались, чтобы не подшутить над ним:
— Заигрался? — спросили его.
— Погорчил? Ну-ка, дыхни…
— Заиграться — заигрался, но не погорчил, — ответил он и объяснил причину опоздания.
Ему не поверили:
— Выдумываешь все, просто погулял в Москве!
— А ты знаешь новость? — вдруг спросил Таскин.
— Нет.
— Твой братишка распростился с коммуной.
— Письмо Сергею Петровичу оставил, чтобы назад не — ждали.
— Мы здесь сидим и поминки справляем!
— Царство ему небесное, — попробовал позубоскалить кто-то.
Николаю стало горько. Он считал себя виноватым. «Нужно было быть поближе к Косте», думал он. Таскин понял его настроение.
— Винить всех нужно, — сказал он. — Мы все видели и знали, какой Костя коммунар, но молчали, вот и угробили человека.
Ребята ругали Костю за легкомыслие, гадали, долго ли продержится Костя на свободе? И все сходились на одном выводе: Соловков ему не миновать.
Ложась спать, Николай думал о том же: «Только здесь мне можно спокойно и бодро жить». Неожиданно — уже в полусне — он нашел выход и для Маруси. Ее нужно перетащить в коммуну. Да, это самое правильное. Он уже не хотел спать. Всю ночь размышлял, рисуя себе, как они устроятся здесь с Марусей вместе. Маруся будет работать на трикотажной, а пока закончат строить корпус для семейных, поживет в Костине…
«Натуральная жизнь»
Вечер. Низкие лучи солнца багряно освещали окна четырехэтажного дома, лохматые тени надвигались на землю. Вороны раскачивались на верхушках лип и берез. Богословский внимательно смотрел на убегавшую из-под ног дорогу. Прохладный ветерок поднимал пыль. Навстречу двигалась кучка ребят. «На прием, — подумал Сергей Петрович. — Группами пошли сами. А давно ли каждого приходилось уговаривать!»
А по широкой вымощенной дороге уверенно приближалась стайка ребят. Одному из идущих была уже знакома эта дорога, но сердце его было неспокойно.
— Шалавый, может, твоя коммуна похожа на тебя? Может, ты на пушку берешь? — спрашивал его низенький парнишка с красным носом, похожим на луковицу. Это был Кнопка — карманный воришка, приятель побывавшего уже в коммуне Сашки Шалавого.
— А зачем мне брать на пушку? — отвечал Шалавый. — Говорю — руки не свяжут и ноги не закуют.
— Нет, ты скажи нам по совести, жил ты в коммуне или трепишься? — интересовался другой парень, взломщик квартир Ванька Чубастый.
— Жил-то я жил, да как волк, одним глазом в лес смотрел. Не пускали меня в Москву из-за вина, а я самовольно уехал и на Грачевке остался…
— Да-а… Что ж — теперь концы в воду? — допытывался Ванька.
— Зачем так… Я насчет натуральной жизни хочу. Все обстоятельства обрисую Сергею Петровичу.
— А это кто же такой Петрович? — заинтересовался Кнопка.
— Человек такой — воспитатель. Фартовый дядя!.. Понимает тебя насквозь. Его вся Москва знает… У него при надобности для нашего брата глаза на затылке…
— Значит — лягавый! — пробормотал губастый Кнопка.
— Похоже…
— Что ж, живет там брашка-то, не ворует? — спросил Чубастый.
— Если Леха Мологин крест поставил… Он ведь какой, и то…
— Это рыжий? — удивлялся Чубастый. — Да что ты! Ведь я с ним сидел! Да он с малых лет…
— С малых, с малых! — подтвердил Кнопка. — Жизни-то нет?.. Куда попрешь?..
— Это верно. А ведь крупный вор, — согласился с доводами Кнопки Чубастый.
— А уж прочие и вовсе махру покуривают, привыкли!.. — гордился Шалавый, точно это было его личной заслугой.
— Ну, а ты? — припер его Кнопка.
— Что ж я?.. Ты уясни… Я сомневался. Думаю, жизнь для жулья что-то больно широкую раскинули… Заводов не пожалели, сами собой управляй. Думаю, что-нибудь тут не так. Вот после таких мыслей я и попал обратно в пропасть, — философствовал Шалавый.
— Что-то ты чудное лепишь… Прямо и веры нет, — процедил Чубастый.
— Зря… Тут ведь надо понять… Я сам только в тюрьме как следует разобрался.
Чубастый сплюнул и не ответил. Кнопка подмигнул ему: «Посмотрим».
Три спутника свернули на тропинку и пошли молча. Ветер утих. Ели протягивали ветки, как бы показывали дорогу. Трава под ногами была мягкая, как ковер… Ребята шли один за другим, изредка перекидываясь словечками. После шумного города здесь так покойно и тихо… Хотелось мечтать — и они мечтали, каждый по-своему, о какой-то перемене, о новой необыкновенной жизни.
В деревне, скрытой за парком, заиграла гармонь, поднялись звонко вечерние песни… И, точно соревнуясь с ними, хлынула торжественная музыка из огромного рупора комму некого радиоузла.
Пришельцы остановились в двух шагах от Богословского. Кнопка высморкался, повернул голову к спутникам и, убедившись, что они не возражают против его инициативы, вышел вперед, но заговорить оказалось труднее. Главное — с чего начать?
— Ты из каких будешь? Из наших? — набравшись храбрости, спросил он.
— Из ваших на все сто, — с улыбкой сказал Богословский.
— Ты — Сергей Петрович?
— А вы откуда меня знаете? Кнопка смутился.
— Мы… оттеда… слыхали… Шалавый рассказывал, — выпалил он.
— Сам-то Шалавый где?
— Не знаю…
Сергей Петрович заметил смущенье ребят. Он стал пристально рассматривать каждого. Шалавый спрятал глаза под козырьком кепки, съежился, стараясь укрыться за спиной Кнопки. Богословский узнал его.
— Так… Вернулся!.. — тихо сказал он.
Сашка через силу выдавил:
— Пришел…
— Надолго? — поинтересовался Сергей Петрович.
— Навсегда, веришь?
— Что ж не верить, я-то, вот, видишь, верю, а вот как коллектив — не скажу.
— Знаю, Сергей Петрович, знаю, что коллектив — сила… Доказать надо, чем хошь, докажу!..
Чубастый и Кнопка впервые слушали такой разговор.
— Вернемся, — шепнул Чубастый.
Но Кнопка слушал Сергея Петровича.
— Вернемся! — еще раз прошептал ему на ухо Чубастый.
Кнопка повернулся к нему и так же тихо ответил:
— Валяй. Я не пойду!
Сергей Петрович подошел к Кнопке:
— Ну, что замолчал? Говори, как тебя зовут?
— Кнопка! Из Таганки кличка пошла. Как к собаке, пристала…
— А человеческое имя есть у тебя?
— Зови любым, у меня их, как блох. Вот Сигизмунд — имя хорошее. Сидел я с одним поляком: деловой парняга, грабитель. Его Сигизмундом звали.
— Ну, а родное твое имя? Как мать звала?
— Чорт паршивый — вот как она звала.
— А ты кто? — обратился Сергей Петрович к Чубастому.
— Я? Обыкновенный человек, не имеющий паспорта. Пришел сюда потому, что в жизни коренная ломка произошла. Ни законов, ни честности у нашей брашки не стало. Да и родных — хоть шаром покати…
— А на судах только и слышишь: «Отец у тебя рабочий, а ты — паразит!..» — дополнил, хихикая, Кнопка.
Богословский развернул переданный ему Кнопкой клочок бумажки и прочитал вслух: «Видом на жительство служить не может».
— Ну что ж, пойдем, Сигизмунд? — сказал он, поворачиваясь к коммуне.
— Пойдем…