— Не столько сожрали, дьяволы, сколько напортили. И когда этому конец будет? — сказал Медвяцкий Сергею Петровичу, заглянувшему в кладовую.
— Чему? — поинтересовался тот.
— Когда вас унесет отсюда — вот чему. Ведь это разбой средь бела дня. Яблоня их не трогала, выстаивала, сколько ей положено, и на вот… — Он горестно ткнул в кучу яблок толстым пальцем: — Это что такое?
— Яблоки. — Притворяясь, будто совсем не понимает гнева Медвяцкого, Сергей Петрович надкусил спелую антоновку.
— Я сам знаю, что яблоки. А кто им велел их трогать? Вы понимаете, что это такое? Это хулиганство — вот что. И я буду жаловаться. Я прямо скажу: вы их распустили. Разве так воров надо держать?
— А как же?
— А вот я бы вам показал. Они бы у меня узнали, — воодушевился Медвяцкий.
— Постойте, — оборвал его Сергей Петрович. — Вы говорите — хулиганство. Скажем — так. Но по сравнению с тем, что они еще вчера делали… И, наконец, кто из нас в детстве яблок не воровал?
— Ты слыхал? — обратился завхоз к конюху. — Тоже детей нашел. Таким жеребцам пора в упряжи ходить.
— Вы меня не понимаете. Ведь многие из них в первый раз очутились за городом, в первый раз видят природу, т. е., я хочу сказать, давно не жили нормальной жизнью. Им ведь привыкнуть надо. Понимаете?
Медвяцкий с нескрываемой злобой смотрел на Богословского:
— К чему привыкнуть? Что вы городите?
Сергей Петрович повернулся и вышел из кладовой.
«Что это я ему, правда, говорил? Выходит, точно яблоки воровать можно», огорченно раздумывал Богословский.
Но и это огорчение было еще не последним.
Не все детдомовцы относились к бутырцам плохо. Но все же между ними и парнями из Бутырок отношения с первой же встречи установились недружелюбные.
Бутырцы ведь были настоящими урками. Ведь это таким, как они, подражал и завидовал беспризорный!
До приезда бутырцев детдомовцев притесняли костинские ребята. Они мешали играть в футбол, отбирали у них мяч, случалось, даже прогоняли с поля. В первом же столкновении костинцев с Осминкиным, Чумой и Хаджи Муратом костинцы забили отбой и обещали больше коммунским не мешать. Вот что значит настоящие урки!
В довершение всего Осминкин вступился за детдомовца, обиженного Котовым во время игры в футбол, и крепко помял Котову бока. Влияние детдомовских главарей — Умнова и Котова— явно пошло на спад. Малыши все меньше чувствовали необходимость подчиняться им. Умнов и Котов затаили злобу против бутырцев.
Случилось так, что настала очередь детдомовца Андреева убирать общежитие.
— Брось, ребята рюх нарезали, — сказал ему Умнов. — Идем в городки играть!
Это услышал Гуляев.
— То есть как это брось? — возмутился он. — А убирать кто же будет?
Тогда ввязался Котов. Хоть он и не любил Умнова, но тут у них интересы были общие.
— А тебе что за дело? — крикнул он Гуляеву. — Откуда такой взялся здесь командовать? Захотим — будем убирать, захотим — не будем. Не тебя спрашивать!
— Нет, уберете!
— Не будем!
— Сейчас же убирать! И всегда будете убирать! Поняли? А кто посмеет отказываться, я тому…
— Ах, так! — завизжал Котов. — За вас работать? За женихов работать? Слышите, что говорит? За них работать! Вот что придумали… Ловко! Айда все в лес!.. Пускай поищут себе мальчиков!
— Повизжи! — рассвирепел Леха Гуляев. — Повизжи, так я тебе…
Возмущенные детдомовцы всей оравой выскочили из общежития и ушли в лес. Там они долго и звонко кричали, спорили. А Гуляев и Осминкин собрали бутырцев.
— Вот тут, выходит, какие порядки. За них, пацанов, убирать, что ли? Этого не будет!.. Хоть отправляться назад!
Спальни так и остались неубранными.
О сходках «больших» и «маленьких» Мелихов и Богословский узнали позже всех. В сущности это был развал. «Хорошо, что сегодня должен приехать Погребинский», встревоженно подумал Сергей Петрович.
Волновался и Мелихов, но не терял своего обычного спокойного вида.
Погребинский приехал поездом только на другой день. Со станции он пришел пешком.
— Мы тебя вчера ждали, — обрадованно здоровался Богословский. — Такие дела тут!.. Немедленно нужно принимать меры.
— А вы с Мелиховым здесь на что? — спросил холодно Погребинский.
— Поговорить надо, — уклонился Сергей Петрович.
— Пойдем, поговорим, — согласился Погребинский. — Вот и ребята кстати здесь.
Сергей Петрович хотел было объяснить ему, что надо бы им сперва потолковать с глазу на глаз, но Погребинский слегка хлопнул его по спине и подтолкнул к общежитию:
— Идем-идем, Петрович.
Они прошли в спальню, окруженные болшевцами. Погребинский сел на табуретку.
— Ну и грязища у вас. Хлев! Что же вы это? — сказал он брезгливо. — Кровати не убраны, одежда разбросана.
— Некому убирать, — проворчал Умнов.
— Ну, понятно. Вы ведь не можете. Вы же белоручки, барышни. Вам няньки надобны… Стало быть, я буду вам убирать? Мелихов будет приходить вам убирать? Так?
— Мы и сами можем… Это маленькие отказались. Очередь… — отрывисто сказал Накатников.
— Я знаю, он будет, — подтвердил Мелихов. — Но почему вы не пришли ко мне или к Сергею Петровичу, когда увидели, что есть такие, которые отказываются?
Ему не ответили.
— Плохо, совсем плохо… — осуждающе сказал Погребинский. — «Маленькие» и «большие», а где же коммуна? Значит, не выходит у вас, значит, не годитесь вы… Не сможет коммуна существовать.
Тягостная тишина стояла в спальне. Если бы кто-нибудь заговорил, зашумел, стало бы легче, но все молчали.
— Ну, что ж, ребята? Что будем делать? Как поправлять станем? — заговорил опять Погребинский. — Обсудим, что ли? Может, вместе и придумаем что-нибудь? Как по-вашему? Ведь совсем плохи дела!..
— Надо собрание, — неуверенно сказал Накатников.
— Вот и я думаю, — подхватил Погребинский. — Ну что же, если сами предлагаете, сейчас и начнем.
Перешли в так называемую крафтовскую контору. Мелихов сел рядом с Сергеем Петровичем, широкое лицо его было угрюмо и как будто осунулось.
— Кого в председатели выберем? — спросил Мелихов. Ребята называли кандидатуры воспитателей. Мелихов отвел:
— Этого не должно быть. Самим решать, самим и вести.
«А если они что-нибудь не так?» — подумал Сергей Петрович.
Собрание раскачивалось с трудом. Хотя уже собирались и не один раз, когда устанавливали дежурства по кухне и очередь дневальства в спальнях, но тогда все происходило как-то иначе.
— Чья была вчера очередь — Андреева? — помог Мелихов.
Ребята подтвердили в несколько голосов.
— Так пусть он и расскажет теперь, почему отказался от уборки.
Андреев, круглоголовый плечистый паренек лет шестнадцати, поднялся, потом сел. Лицо его было красно.
— Я не отказывался, я согласен, — мямлил он… — Только если убирать, так всем убирать. А то говорят: вы пацаны, вы теперь всегда будете женихам убирать. Это я не согласен.
— Кто говорит? — спросил Погребинский.
— Все говорят, — глухо сказал парень и замялся.
— Да кто все? Гуляев, Осминкин?
Парень открыл рот, точно рыба.
— Ну, Котов, Умнов тоже… Все говорят, — сказал он растерянно.
Накатников издал какой-то нелепый звук и сейчас же пригнулся, чтобы стать незаметнее. Мелихов уловил это движение.
— Хочешь, Мишаха, поговорить?
— Нет, я ничего… Я потом, — отказывался Накатников.
— Я вот что скажу, — вдруг, осмелев, крикнул он резким, надтреснутым голосом. — Я так понимаю. Безусловно нас здесь собрали. Может быть, он сейчас вор, а завтра трудящийся… Я так понимаю… Не должно быть у нас здесь никаких ни «больших», ни «маленьких». Я вот так понимаю.
Он говорил, что в коммуне должны все вместе строить новую свою жизнь и помнить, что остались в тюрьмах товарищи. Он повторял все, что слышал от Погребинского, от Мелихова, от Сергея Петровича, с чем всегда был не согласен и что сейчас представлялось ему очень правильным, а, главное, своим личным убеждением.