— С ними, — объяснил милиционер.
— Ишь ты! — еще более удивился начальник. — Что ж это ты, молодой товарищ, такими делами занялся? А? Сколько тебе лет?
— Много, всего не сочтешь!
Глаза Виктора смеялись, будто с ним шутили, и он только ждет, когда начальник разрешит уйти домой.
Но начальник вдруг нахмурился и придвинул лист бумаги:
— Что ж, будем писать протокол.
Виктор рассчитывал, что и на этот раз его выпустят, как выпускали раньше. Он упорно повторял, что он несовершеннолетний, случайно попал в эту компанию, но начальник, косо посмотрев на него, сказал:
— Хитер ты, братец! — И Виктор впервые познакомился с тюрьмой.
Воровал Виктор легко. Все шло как по маслу. Старший Морозов одобрял: «У тебя рука счастливая». Раз он обронил в квартире, которую только что «взяли», документы. Передав вещи Морозовым, Виктор вернулся в ограбленную квартиру и разыскал свой документ. Хозяева еще не возвращались. Из озорства Виктор прихватил банку с вареньем. Вечером он угощал Морозовых и все посмеивался, когда старший Морозов говорил, что вороной быть нельзя, а еще глупее — возвращаться. И кто это с собой носит бумаги кроме «липовых»?
В тюрьму Осминкина брали не надолго: то верили его слезам и отпускали как малолетнего, то теряли протоколы, и Виктор мирно возвращался в переулок у Красной часовни. Опять начиналась привычная жизнь — грабеж, барышник, карты, вино, поимка… Витьке казалось, что никакой другой жизни и быть не может. Круг знакомых в тюрьме расширился. Виктор был уже не новичок: его знали в Грузинах, в Марьиной роще, на Бутырках.
Он не любил Замоскворечья. Однажды там поймали с поличным и били старшего Морозова, а Виктор стоял в толпе и, покусывая губы, все смотрел на избитое, окровавленное лицо Константина.
— Как бьют, проклятые! Ну их к чорту!
В двадцать третьем году Виктор сел крепко. Он перепробовал все свои штучки — совал следователю свои года, несознательность и прочее, но ничто уже не действовало, и его выдержали в Бутырках.
Осминкин пробовал навести справки, где Морозовы, но никто не знал. Матери Виктор не писал, хотя и не сомневался, что старуха, напиши он ей, придет украдкой и в узелке принесет махорки и лепешек.
«Пусть думает, что убили. Поплачет, может, легче станет».
А весна отцветала, осыпалась, ночи становились жарче, тюрьма казалась все томительней. Виктор из хлеба скатал шарик и гонял его по столу, разместив поле с воротами, и все подговаривал кого-нибудь из ребят сыграть о ним в футбол. Над ним посмеивались:
— Не воровское это дело. Желаешь в «буру»?
«Бура» Осминкину опротивела. Он знал наличный капитал и повадку каждого в этой камере, а новых не приводили.
И когда ему уже стало совсем невмоготу, когда он в тысячный раз обдумал все возможные варианты побега, его повели на Лубянку.
Люди все шли чужие, скучные; день был серый, дождь моросил. И все же пришли так быстро, что Витька пожалел.
Говорили с ним долго. Он прикидывал: стоит рискнуть или нет? И как ни прикидывал, все выходило, что стоит. Во-первых, можно удрать. Потом обещают волю — тоже надо посмотреть. И Бутырки надоели. Чем чорт не шутит? Виктор согласился поехать и жить в коммуне.
И вот теперь он ехал в первый раз из коммуны в отпуск.
На дорогу ему дали денег.
«Все-таки есть, значит, здесь к нам доверие», думал Осминкин, рассматривая увольнительную.
А сколько раз до этого слова воспитателей о доверии казались ему лицемерием.
«Чудаки, — улыбался Осминкин, — удивительные они чудаки. Кто и что может теперь заставить Виктора возвратиться назад в коммуну?»
До квартиры матери Осминкин добрался в сумерки. Матери дома не было. Сестра встретила радостно и все как-то выжидательно поглядывала на брата.
«Ждет денег!» рассердился Витька и грубовато спросил сестру:
— Мать скоро придет? А то мне некогда!
Мать притащила узел грязного белья — брала стирать на дом — и, увидев Виктора, опустила узел у порога.
— Здорово, мать!
— Ох, господи, а я-то думала…
— Думала, что я не вернусь?
— Полно, Витенька…
Виктор съел селедку — домашнее угощение, встал из-за стола, так и не рассказав ничего о себе.
— Пойду, с ребятами повидаюсь, — сказал он.
Мать не перечила.
Осминкин зашел к Морозовым. Старуха расплакалась и все расспрашивала Виктора про сыновей. Потом достала письмо от старшего. Тот сидел в тюрьме, просил, чтобы выслали ему белье.
От Морозовой Осминкин вышел грустный. У часовни заметил знакомых и замедлил шаг.
«Что сказать? — перебирал он в уме. — Сказать, что в коммуне — посчитают лягавым. Ожидай пера! Нет, надо сказать, что из тюрьмы».
Его встретили настороженно.
«Может быть, уже знают от кого-нибудь», промелькнула опасливая мысль, но отступать было нельзя. Виктор пожал протянутые руки.
— Где пропадал? — спросил Курносый.
— Да так, по разным местам, — небрежно сказал Осминкин.
И, чтобы опередить Курносого, сам задал вопрос:
— Морозовы где?
— Да ты же с ними сел? Что спрашиваешь?
Осминкин сообразил, что этот вопрос он задал, пожалуй, напрасно. Он машинально пошарил в кармане и вытащил махорку.
Курносый демонстративно достал пачку папирос. Закурили.
«Сейчас начнется», догадался Осминкин.
И Курносый начал:
— Темнишь, Виктор!
— Я? — Виктор пожал плечами. — Мне темнить нечего.
Курносый усмехнулся:
— Я думаю, и работать разучился? Руку мимо ширмы сунешь?
— Попробуем! — отшутился Виктор.
— Это хорошо. Нам деловые нужны, — опять усмехнулся Курносый. — Ну, пошли, что ли? — сказал он, обращаясь к своим.
Виктор понимал, что разговор с ними будет, вероятно, не простой. Рассказать всю правду? Скорее всего не поверят ни одному слову. Отовраться как-нибудь? Сказать, что убежал из коммуны? Можно… А что потом? Хорошо бы не пойти с ними, остаться… Но Курносый повернул в переулок, и все тронулись за ним. Осминкин шел в середине, словно арестант.
— Витька! — услышал он знакомый голос.
Осминкин остановился. По Мещанской бежала сестра.
— Витька, там пришли к тебе… Идем! Человек ждет! Обязательно, говорит, нужно!
Витька кивнул Курносому:
— Где будете?
— Приходи к часовне, — не поворачиваясь, бросил Курносый, и Витька с облегчением пошел за сестрой.
— Может, агент? Милиция? — спросил Осминкин, когда они остались одни.
— Не похож! — отозвалась сестра. — Разве я стала бы звать, если агент!
— Дура, — обозлился Витька. — Что же, ты всех агентов знаешь?
— Не похож на агента! Мать говорит — позови! — упорствовала сестра.
Пройдя к воротам, Осминкин открыл калитку и, пригнувшись, чтобы в окно его не видели, прошел к сеням. Там из-за притолки он заглянул в комнату. Около стола сидел Мелихов.
«Вот тебе на!»
Осминкин вошел в комнату.
— Гуляешь? — осведомился Мелихов. — А я был тут поблизости, решил — зайду, навещу…
Осминкин не знал, что отвечать. Мать грела самовар, кричала из кухни:
— Что же ты, Витя, не объяснил мне? Радость-то какая!
Она вошла в комнату, с умилением глядя на Мелихова.
— Сердце на место встало. А то приехал сын и не говорит — откуда. Поел и на улицу. Думаю, опять к ворам пошел, а тут вы как раз. Вот как обрадовали!
Мелихов поднялся.
— А чайку, чайку-то как же? — заволновалась мать.
— Спасибо… В другой раз попьем. Итти я должен. У меня к тебе, Виктор, слово есть. Я вот что тебе предлагаю: поедем ко мне? У меня тут в Москве квартира, семья; я тебя познакомлю, а завтра вместе в коммуну тронем… А?
— Нет, — решительно отказался Виктор. — Мне тут дела надо всякие устроить.
— Какие же дела?
— Да нет, не дела, а просто я дома хочу побыть. Ведь вы меня сами отпустили.