Но пропадать — так не дешево! Они прижали мужиков к паперти, когда прибежал запыхавшийся Богословский. Он подбегал то к одному, то к другому болшевцу, но его не слушали.
— Отойдите, дядя Сережа… Попадет и вам невзначай! — предостерегающе крикнул Чинарик.
Сергей Петрович растерялся. Это была горькая минута его жизни. Неужели погибло все, неужели пропали все труды!
К нему подошел Разоренов, уверенный и важный.
— Наделала нам хлопот ваша коммуна, — вздохнул он. — Волки-то сбросили овечью шкуру. Смотрите, как распоясались. Послал за милицией.
— Из-за чего началось?
— Дьячка ваши ограбили.
Приехала конная милиция и прекратила драку. Разоренов настаивал, чтобы всю коммуну отправили в отделение.
— Деревню разнесут! Разбойники!
Но милиция взяла с собой только двух зачинщиков — Гуляева и Чинарика. Они прошли мимо Сергея Петровича, истерзанные, в кровоподтеках. Гуляев крикнул ему:
— Прощайте!
Они прощались с коммуной. Их новая, едва возникшая трудовая жизнь разбита вдребезги, навсегда.
В коммуне наступил унылый вечер. Кое-кто еще переживал воинственный пыл, легкомысленно хвастаясь успехами боя, но у большинства уже не было обычной развязности. Торжествующее Костино буянило, шум доходил до болшевцев, и от этого тоскливее становилось на душе.
— Что будет с арестованными?
— Или всех или никого — вот как нужно было требовать, — приглушенно говорил Умнов.
Все соглашались с ним. По обычаям коммуны судить виновников должно общее собрание, но кто же посмел бы судить товарищей сегодня? Или всех или никого!
Ребята знали, что Сергей Петрович хлопочет об арестованных, но никому не верилось, что их удастся освободить. Их считали пропащими.
В общежитие зашел Сергей Петрович.
— Не расходитесь, — сказал он, — приедет Погребинский.
— А что с арестованными?
— Свободны. Сейчас придут.
Эта весть порадовала болшевцев, но предстоящий приезд Погребинского встревожил их.
Гуляев и Чинарик пришли оба черные, как трубочисты: в отделении милиции их заперли в угольном сарае. После недавней прогулки по широким снежным полям сидеть в темном сарае было горько и оскорбительно. И, главное, разве они виноваты, что произошла драка?
— Все люди — сволочи, — сказал Чинарик.
— Будем воровать до гробовой доски, — поклялся Гуляев. — С лягавыми нам сапог не шить…
Велика была их обида и злоба. Ах, если бы изловить когда-нибудь этого проклятого дьяка!..
— Мильтоны! Мильтошки! Фараоны египетские! — кричали они на милиционеров в щели сарая.
Милиционеры словно и не слыхали их. Тогда они стали бить кулаками в ветхие стенки. Под мешками с углем нашлись поленья, и яростная, разрушительная работа пошла быстрее. Вероятно, они разнесли бы этот старенький, вздрагивающий под их ударами сарайчик, если бы неожиданно не открылась дверь.
— Выходите. Вас берет коммуна, — сказал милиционер.
И вот они вернулись… Они не успели еще досказать свои приключения, когда за окном прошумел автомобиль. Приехал Погребинский. После короткой беседы с Мелиховым и Богословским он зашел к воспитанникам.
— Ну, справили поповский праздник? — спросил он, едва за ним закрылась дверь.
Никто не ответил.
— Расскажи, Чинарик, глубок ли у дьякона карман!
— Не знаю… не лазил.
— Так ли? Ну, а ты, Гуляев?
— Я этого дьячка пришибу когда-нибудь.
— Довольно, пошутили, — оборвал его Погребинский. Он снял кубанку и присел возле кровати.
— Вы, сознательные члены трудовой коммуны ОГПУ, полезли драться с пьяными мужиками… Стыдно, позор! Вы должны были не допускать драки. А вы что сделали? Коммуну «защитили», «чести» ей прибавили? Никто, мол, о нас худого слова не скажи. А на деле-то худшим ее врагам пошли на помощь…
— Там певчего избили, — продолжал Погребинский. — Приходил жаловаться к Сергею Петровичу, чуть не плачет. Последние портки на теле. За какой грех? Он-то чем перед вами провинился? Так вот подумайте, что он о вас теперь скажет. Да всякий, не только он, кто вам добра хотел. Бандиты, скажут, только и всего. Прав, мол, Разоренов — горбатого только могила исправит… И выходит, Васька Разоренов нам всем морду наколотил! Не только вам. И мне, и Мелихову, и Богословскому. А вы ему в этом помогли!..
Чорт знает, как все у него повертывается! Их «геройство» на поверку оказывалось такой ошибкой, из-за которой невозможно посмотреть этому человеку в его насмешливые глаза.
— Запомните, бравые кулачные бойцы, — продолжал Погребинский, — запомните раз и навсегда: как бы вы правы ни были — вам не поверят. Доверие надо заслужить. А доверие кулаками не завоевывается. На кулаках-то и последнее можно растерять.
Слушая эту речь, ребята понимали прежде всего, что этот человек им поверил, верит и, видимо, будет верить. Погребинский оглядел лица болшевцев и, выдержав длинную паузу, продолжал более мягким тоном:
— Вот думали костинскую молодежь позвать сюда в гости, да разве кто теперь в такую компанию пойдет!
— Смотря зачем, — робко сказал Леха Гуляев.
— Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала, — повернувшись к Лехе, сказал Погребинский и, обращаясь ко всем ребятам, добавил:
— Я кой-что придумал для вас… Не драки устраивать надо, а… Скажите по совести, девки пойдут сюда? — перебил он себя.
— Будьте покойны! — уверенно ответили ребята, и их испещренные синяками и кровоподтеками физиономии расплылись в довольные улыбки.
— Ну, конечно, за таких молодцов они в огонь и воду, — засмеялся Погребинский. — Значит, дело решенное — организуем вечеринку?
Погребинский поговорил о том, как нужно эту вечеринку устроить и какое она может иметь значение для коммуны,
— Вечеринки вас на голову выше поднимут, авторитет создадут, — говорил он. — Все увидят, что болшевцы не только драться могут… Люди культурные, сознательные… мол, к ним зайдешь — есть чему поучиться, есть что послушать, да и посмотреть.
— У нас Карелин хороший балалаечник!
— Чинарик пляшет — ноги за плечи закладывает!
— Я буду распорядителем, — сказал Хаджи Мурат, — я трепаться мастер.
— Видите, сколько талантов зря пропадало, — смеялся Погребинский. — Ну, так залечивайте синяки, зачесывайте кудри, учитесь галантерейному обращению — ив поход.
— А пока я предлагаю, — сказал Сергей Петрович, — запретить болшевцам ходить в Костино. Нечего им там делать!
Предложение Богословского было неприятно. Не слышать девичьих песен и речей было тяжело. Но они чувствовали себя виновными и не возражали. В этот вечер девушки долго гуляли около церкви, напрасно ожидая болшевских кавалеров.
За подготовку к вечеринке взялись дружно. Вскоре вся костинская молодежь знала, что в коммуне организуется вечеринка.
— Рояль будет играть! — говорили костинские девушки.
И хотя они предпочитали веселиться под гармонику, им все же была приятно слышать о рояле. Это как-то облагораживало воров, и девушкам уже казалось, что они пойдут веселиться в «порядочную» компанию.
На обычные деревенские вечеринки девушки ходили в валенках, но в коммуну к городским ребятам в валенках итти было неудобно. Они обулись в башмаки, начистив их до блеска. А Таня Разоренова завилась у местного парикмахера и приколола на кофточку позолоченную ласточку с распростертыми крыльями.
Накануне вечеринки Гуляев тщательно отмыл сапожный вар с рук, разгладил свою чесучевую рубашку.
— Пропала Таня, — сказал Накатников, намыливая подбородок.
— Пропала, — согласился Калдыба.
— Не пропала, — с печальным вздохом пошутил Гуляев. — У меня нос картошкой, нужен я ей…
Девки — народ привередливый. Нужно пожарче печи натопить, в лампах стекла почище вычистить, чтобы светили лампы в этот вечер, как солнце. Все эти хозяйственные заботы взял на себя маленький Чинарик, но каждый болшевец считал необходимым все проверить самому. После драки с костинцами Чинарик был всегда чисто выбрит и вообще весь как-то подтянулся.