— Буржуй! Ишь ложу занял!.. вылазь, черт, вагон сейчас поедет!
— Стремяков? — Вагонетка шевельнулся и быстро высунул голову.
— Да, скажи, своим, чтоб готовились слезать. Багаж выбрасывать сразу, как только пристанем. Приехали!
— Что же молчали до сих пор… С обеда стоим!
— Днем нельзя было, чтобы кто-нибудь не узнал. Готовьтесь.
— Здравствуй, Сан-Ху!
— Здластвуй, палня! Лусской молотца!
И вестовые скрылись между вагонами.
Пройда между тем получил у одного из коммунистов станции пакет от Граудина. Латыш не потерял даром дорогого времени, чтобы успеть товарищу прислать ценные сведения.
В письме Граудин сообщал Пройде, что он напал на след центра Икс-Ложи и отправляется в Лондон. Но кроме того, он узнал, что в Индии агентами Ложи являются англичанин Бурсон и русский белогвардеец Лакмус-Родченко. Ни о месте пребывания этих лиц, ни о характере их деятельности энергичный секретарь Пройды не сообщал ничего больше, но в пакете, кроме письма, оказался свежий номер английского военного официоза. Пройда развернул его, увидел на одной странице очеркнутый цветным карандашей правительственный приказ и из него узнал, что ввиду беспорядков в Северной Индии, в городе Майенвили вводится осадное положение и исправляющим должность военного начальника назначается полковник Бурсон, которому предлагается отправиться в Майенвили и принять зависящие от него меры для водворения в городе спокойствия.
Пройда посмотрел на карту. Майенвили он нашел недалеко от границы Индии возле Пешавера. Тогда Пройда решил с группой нескольких помощников поспешить в этот городок, оставив в качестве руководителя идущего следом за ним главного отряда Таскаева. Для того чтобы осуществить этот план нужно было только тронуться со станции.
В лице членов небольшой станционной комячейки Пройда и его друзья нашли себе нескольких деятельных помощников и в эту же ночь отряд со всеми мерами скрытности выгрузился, чтобы до рассвета выступить в поход.
Но как преобразился этот отряд, прежде чем ему тронуться со станции и очутиться в барханах пустыни и перевалах гор, через которые предстояло ему перейти, прежде чем он спустится в пешаверские долины Индии!
Большинство ребят за исключением франтившего Стремякова и раньше, правда, не блистали особенно европейским видом своей внешности, но все-таки они ходили по крайней мере одетыми с головы до ног, теперь же про них и этого нельзя было сказать.
Одни в остатках персидских халатов и рваных шароварах до колен, другие в каких-то подобиях рубах или кафтанов, третьи совсем, как анчутки, только с кусками материи на чреслах.
Цвет кожи также почти у всех был изменен и в разной, степени, но все они настолько потемнели, побывав для этого на специальной переделке в руках Таскаева что тропическому солнцу уже нечего было делать с кожей московских комсомольцев, чтобы превратить их в потемневших и пожелтевших «боев» и «баранчуков» — ребят Азии.
Все они объяснялись между собой, спорили и обращались друг к другу исключительно на диалектах Индии или английском языке.
Все не чаяли, как можно скорей перейти границы Индии.
Трудно было Стремякову свыкнуться с его теперешней одеждой индийского уличного подростка-боя.
Организатор пионеров, незадолго перед выступлением из Москвы, попав в весьма благоустроенный дом отдыха, познакомился со всеми благами и слабостями культурного самоухаживания. Он пристрастился к франтоватому костюму, ухаживанию за телом, ванне, душу и совсем увлекся своей внешностью, мечтая о том, как он, совершив какой-нибудь революционный подвиг, заставит сразу влюбиться в себя восемнадцать тысяч курсисток с московских рабфаков.
Теперь на комфортные привычки и мечту о триумфальной помпе перед москвичками пришлось махнуть рукой, надолго превращаясь в неприглядного азиатского оборвыша.
В толпе того экзотически ярмарочного сборища ребят, в какое превратился отряд комсомольцев, теряли всю свою оригинальность желтолицый ординарец Пройды Сан-Ху и обе танцовщицы, сблизившиеся за время совместного путешествия с «большевик комсомол» и почти всех ребят узнавшие по именам.
Перемена внешности ребят ни в какой степени не понизила их настроения. Наоборот, все они, выйдя со станции и очутившись в степи, где кроме кустов саксаула и песчаных бугров, когда взошло солнце, не развернулся хотя бы вид оазиса карагачей или какого-нибудь кишлака — не только не упали духом, а ожили, повскакивали с арб и, разбившись на группы, пустились опережать караван и разминаться в чехарде, беге и нырянии под арбами. На одной из них сидел только китаец с Еркой Чекаревым и Вагонеткой и разучивал с ними на нескольких инструментах индийские мелодии и буйные треньканья, веселя смеявшихся над их игрой танцовщиц.