Через минуту они увидели снова продавца птиц, сидевшего под одной из стен уличных домов. Но прежде чем они приняли какое бы то ни было решение о том, что им предпринимать дальше, как их догнал подросток, в котором революционеры немедленно узнали уже встречавшегося с ними Вагонетку.
Молодой коммунист, не останавливаясь возле друзей Пройды, замедлил слегка шаги, когда приблизился к ним и предупредил:
— Пройда велел мне помочь вам. Я позову птицелова, что бы он шел продавать птиц. Когда он уйдет, идите…
И Вагонетка бегом направился к шпиону.
— Эй, дядя! Дядя! Нач-герл, сестра, хочет купить у тебя буль-буль соловья… Пойдем скорее!
— Где? Какая нач-герл? — не особенно радуясь тому, что нашелся покупатель, поднял голову продавец.
— Здесь за углом покупает позументы одна сестра нач-герл. Идем скорее она хочет подарить мне птичку буль-буль…
Шпион последовал за парнем к лавке за углом, где покупала позументы Дадабай.
Молодые люди, выглядывавшие из-за другого угла, обменялись долгим, полуудивленным взглядом по поводу маневра помощника Пройды и спокойно улыбнулись.
— Даровитое и беспокойное племя — большевики! — сказал Ашутош.
— Чудеса творят большевики, воспитывая так свою молодежь! О, как мы отстали перед ними! Надо действовать, чтобы и мы стали свободным великим народом.
Молодые люди вошли в дом, и слуга Раджаба кхансаман[28], увидев их на лестнице, обрадованно всплеснул руками.
Арабенда предупреждающе поднес к губам палец.
— Тише, Додор! Пусть поменьше народа знает, что мы пришли. Дома отец?
— Багадур Раджаб Гош занимается и размышляет у себя…
— Доложи, что я прошу простить меня и пусть скажет, может ли он сейчас принять меня. Я могу обождать, чтобы не беспокоить его…
— Отец ждет вас, Арабенда Бабу! Он немедленно же допустит вас, — ответил слуга, поворачиваясь уходить.
— Доложи, — проводил его Арабенда.
Додор скрылся за одной дверью и, выйдя оттуда, пригласил жестом руки входить.
— Посиди, брат Ашутош!
Ашутош кивнул головой и, подойдя к окну, стал следить за улицей.
Арабенда вошел к почтенному мужчине в белых одеждах, сидевшему впереди покоев, и на мгновение задержался у порога.
Отец ожидающим взглядом позвал молодого человека ближе.
Арабенда подошел и по обычаю приветствовал отца. Он прикоснулся рукой к ноге отца и приложился затем этой же рукой к своему лбу. Раджаб взял за руку сына и призвал его сесть рядом с собой.
— Я ждал тебя, Арабенда…
Молодой человек почтительно склонил голову.
— Я тоже хотел спросить тебя о тех делах бессмертного человечества и о нашем долге по отношению к нему, о которых думаешь и ты… Я знаю, что ты был далеко от родины, в советской стране…
Арабенда подтвердил это.
— Я знаю, что ты должен был начать думать о твоем отце и его друзьях вождях националистов, как о нерешительных, колеблющихся людях…
Арабенда напряженно ждал, не переставая сохранять почтительное внимание.
— Я все это передумал, — продолжал Раджаб — и решил, что ты прав, что правы твои новые друзья, что пора действовать иначе… Я еще не знаю, как именно, но может быть у тебя и у твоих теперешних друзей есть план, приемлемый для нас. Тогда говори.
Арабенда поднял глаза.
— Я знаю, что ты должен был об этом думать, отец. И поэтому я шел к тебе с уверенностью в том, что ты поможешь торжеству освобождения матери Индии. От тебя и твоих друзей, отец, зависит что предпримет национальное собрание…
— А чем может помочь народу национальное собрание?
— Оно должно сделаться центром движения народа и не расслаблять борьбы, хотя бы и насильственной, а наталкивать на нее…
— Как?
— Пусть оно перенесет свои заседания в Бомбей…
Раджаб внимательно посмотрел на сына, подумал и тихо сказал:
— Да, если становиться на этот путь, то ты прав. Старые взгляды мои еще восстают против мысли о том, к чему это поведет. Но жребий брошен. Ты прав, мой сын!
— Только упорные проповедники сатиаграха воспротивятся этому. Но в таком случае народ останется покинутым, и жертв будет больше.
Раджаб печально потряс головой.
— Вера в сатиаграх рухнула. Кто же не знает, что я наиболее твердо настаивал на бескровной борьбе. Эту веру многолетними преследованиями и своими безрассудными арестами разбило само правительство. Кроме меня, теперь против восстания никто не возражал бы, или возражали бы только из уважения ко мне и вождю махатме[29], который без меня не выступит.
— Значит, отец, ты не осудишь меня за то, что я пошел не твоим путем величественного понимания и долготерпения? — скрывая волнение спросил юноша. — Ты имеешь ввиду, что со мной все может быть…
Подавив внутреннюю муку, Раджаб произнес:
— Знаю я это сын. Но великая река жизни течет и толкает к их берегам детей человечества, не спрашивая, хотят ли этого их отцы. Ты уж определил, где берег твоей судьбы. Благословляю. Буду чувствовать, что это величайший дар, который я делаю тебе. Буду знать и то, что величайший дар мне, каким вообще может человек человека радовать, твое безграничное почтение и твою сыновнюю тоску об отце, я сохраню только таким образом. Может быть ни ты, ни я не погибнем прежде, чем победит народ. И тогда, конечно, счастье освобождения народа искупит все. Иди же, сын, твоим путем. Я знаю, что должен делать я, чтобы деятельность твоя и твоих друзей была успешней. Ваши единомышленники есть в Собрании. Я буду по прежнему чужой им, но действовать буду, как их мудрейший, хотя и чуждый их доброжелатель, пока они не увлекутся ненужной самоуверенностью. Будь уверен в старом отце. И время от времени навещай меня. У меня, ведь, больше теперь никого нет…
— О, отец, — юноша потрясенно склонился к коленям старика.
— Что еще тебе нужно, сын мой?
— Я хочу с одним товарищем скрыто присутствовать на том собрании, где у вас будет решаться вопрос о месте заседаний собрания.
— Можно. Я снабжу вас билетами.
— Кроме того, если ты мог бы ссудить нас деньгами. Мне их немного надо, но для нашей деятельности они необходимы.
— Я переведу на тебя большую часть моего дохода. Вы можете также располагать имением в Бенгалии, оно свободно. Укажешь Додору какое-нибудь лицо для составления купчей, дабы я перед правительством чувствовал себя независимым, если вы устроите там штаб ваших сообщников или убежище вооружающихся.
— Спасибо, отец. Я тебя лишаю почти всего твоего достояния…
Зиминдар сделал спокойное движение рукой.
Отец и сын долгим взглядом людей, понимающих друг в друге каждый порыв, посмотрели еще раз друг на друга.
— Прости, отец! — взял снова за руку отца Арабенда.
— Уходи. Шпионы не должны увидеть тебя, когда ты выйдешь. Войди в соседний двор и через него выйдешь на улицу сзади. Я обеспечил здесь своим друзьям запасный выход. Додор укажет его тебе.
Раджаб позвал слугу. Арабенда вышел с ним. Ашутош, взглянув на друга, присоединился к нему.
— Не упал отец духом? — спросил он тихо.
— Нет! Определился отец и способен на великое… Теперь опять надо повидаться с Пройдой, с его единомышленниками, дождаться Тарканатра, и пускай они овладеют и в Бомбее, и в Бенаресе душой каждого индуса, организуют все, что можно, чтобы быть готовым ко всему…
— Давно пора, — сказал Ашутош. — Если бы старые националистические учителя не сдерживали бы население проповедью пассивного сопротивления, то Индия уже давно была бы свободной. Они досопротивлялись!..
— Теперь этого не будет, — констатировал Арабенда.
— Значит будет всеиндийская драка, после которой империалисты уйдут отсюда с побитым горбом. Поплюем поэтому в руки, как делают перед революцией большевики, и пойдем посмотрим, что думают наши бывшие коллеги-студенты.
Семья райота