Он кивнул головой, чтобы просители уходили.
Индусы, выйдя из бунгало, совещаются. Они о чем-то упрашивают старика торговца из своей среды. Тот, поколебавшись, соглашается.
Он едет в Симлу к великому учителю Индии махатме Ганди с просьбой заступиться. Но едет туда и редактор…
Картина показывает сцены в столице.
Ганди совещается со столичными руководителями магометан. С одним из них он направляется к вице-королю Индии. Оба представителя враждующих национальностей просят разрешения выехать им в Когат, где готовится резня, и устроить там собрание, чтобы убедить обе враждующие стороны не производит братоубийственного кровопролития.
Вице-король, у которого уже побывал редактор, отвечает отрицательно. Убеждения вождей враждующих национальностей не помогают.
Убитые отказом вожди народа уходят. Когда лавочник-делегат возвращается в Когат, магометане встречают его насмешками и бранью. А затем на улицах начинается резня.
Картина вдруг оборвалась. В толпе что-то произошло.
— Сипаи! — воскликнул Марсельезец, действовавший натурографом. — Полиция! Прячь аппарат!
Действительно, на берегу началось смятение. До сих пор зрители базара, находясь под возбуждающим влиянием картины, не замечали, что творится вокруг.
Но вдруг начался шум, видение оборвалось, толпа услышала сзади себя крики, и тогда обернувшиеся лавочники, рабочие и посетители рынка увидели, что на них с тыла уже напали усмирители. Происходила горячка первых арестов.
Полицейские схватывали женщину, несущую какой-то узел с домашними вещами от соседки, и разбрасывали ее содержимое, тащили фокусника с ящиком для змей, лавочника, крикнувшего что-то оскорбительное, молодого брамина, только что посвященного в жреческий сан и несшего в свертке новые одежды, группу грузчиков-рабочих с тележкой, остановившихся возле берега, аскета с доскою в гвоздях, на которых тот занимался истязанием своей плоти.
Толпа, растерявшись и попробовав пробиться с берега, пришла в ярость, когда натолкнулась на верховых сипаев, загородивших дорогу, в свою очередь, со стороны рынка.
— Цокай! — шепнул Стремяков Марсельезцу, предлагая ему фотографировать происходящее.
— Цокаю, цокаю! — ответил тот.
Стремяков, не переставая выглядывать в амбразуру, переставил заряд в натурографе.
На берегу между тем перебранка превратилась в сопротивление, и в одном месте какого-то арестованного юношу вдруг начали рвать в одну сторону полицейские, в другую толпа.
Офицер, командовавший полицейской кавалерией, что-то закричал и двинул ее на толпу. Сипаи с мечами рванулись на людей.
Вдруг разъяренный женский возглас заставил остановиться и их, и наэлектризовал массу.
— Саттиаграх! Индуски! Сестры! Что нам смотреть? Пока перерубят? На землю!
Стремяков, наблюдавший, что разыгрывается у него перед глазами, увидел совершенно неожиданную для него картину.
В то время, как мужчины словно по команде, оказались отодвинутыми вглубь толпы, в наружное кольцо рядов выскочили Кукумини, Лотика и несколько других женщин, которые тут же рухнули на землю прямо перед полицейскими и всадниками.
— Убитые? — подумал испуганно Стремяков.
Но нет, вслед за первой группой индусок последовали другие женщины. Они падали на землю, как рыба на сковороду, быстро в ряд одна возле другой, и через минуту настоящая радуга их тел, загородила все пространство перед солдатами.
— Го-го-го! Хиндустан ки Дже! Банде матрум! Дети родины! Ура! Ура! — раздался восторженный крик по адресу женщин и злорадный хохот по адресу одураченных солдат.
Сипаи и полицейские растерянно остановились. Никто из них не смел под страхом величайшего позора перед всей страной совершить насилие над женщиной или тем более переступить через нее, когда она лежит. Это запрещалось всеми обычаями и религиозными верованиями населения.
Достаточно выдрессированные английским офицерством, чтобы производить убийство своих братьев, усмирители растерялись, пристыжено переглядываясь и крича друг на друга.
Однако, рисальдар-командир, больше знавший чего от него хотят английские власти, чем желавший считаться с настроением толпы — только еще больше разгорячился и вышел из себя.
Он скомандовал эскадрону движение назад.
— Банде матрум! Ура! — взвыла снова толпа, думая что солдаты уходят совсем. Но тотчас же ликование сменилось напряженным вниманием.
Отодвинувшиеся отряды взяли на прицел ружья…
— Разойдитесь! — крикнул чеканно-стройный, сухой, восточно-коричневый рисальдар-командир, взмахивая разгорячено нагайкой. — Разойдись! — еще раз крикнул он…
Никто не двигался.
— Пли!
Залп трепнулся коротким оборванным кашлем в воздухе, и… десятки жертв, как подкошенные, рухнули на землю и навалились на женщин, цепляясь за соседей, стоявших возле них, хватаясь за камни.
— Ах! — вырвалось у толпы…
Разомкнулось кольцо толпы, дрогнувшей первым движением бегства.
В это время вокруг прозвучало откуда-то несколько ответных выстрелов по солдатам и двое из них свалились.
Офицер оглянулся и увидел группу дружинников-рабочих, под командой Бенарджи занявших позицию между лавочными палатками и решивших, хотя бы напомнить о своем существовании. Толпа, почувствовавшая поддержку, воспрянула духом. Ее взвинтило, она бросилась, в свою очередь, на полицейских, отнимая у ближайших из них оружие и сбивая их с ног.
— Вперед! — скомандовал офицер, поворачивая отряд к проспекту лавчонок и намереваясь уничтожить дружинников.
Вдруг он остановился и весь вытянулся вперед, дернув под уздцы коня. И в ту же секунду обернувшаяся толпа также замерла и застыла на месте.
— Стой! — растерянно крикнул рисальдар отряду.
Сипаи и без того панически замерли на месте.
В полсотне шагов, мимо толпы, прямо на них несся эскадрон красноармейцев на бешено мчавшихся конях в остроконечных шлемах с большевистскими всемирно известными красными звездами. Они на всем скаку сверкали саблями и несли их тяжесть на головы отряда.
— Уй-ле-лем! Банде матрум! Ура! — взвыла, беснуясь и бросаясь на сипаев, толпа.
— Назад! — крикнул рисальдар, повернув коня и заворачивая с солдатами за угол в переулок. — Назад, Красная армия!
Пачка выстрелов грохнула сипаям вдогонку.
За первым отрядом красноармейской конницы показался другой.
Но вдруг эти отряды исчезли так же внезапно, как и появились. Позиции опустели. Блестела только поверхность Ганга. Толпа зрителей стала протирать глаза. Появление красной армии было также картиной неизвестных магов или волшебников, которые одним им известным способом производили чудеса видений, по произволу вызывая перед зрителями то врагов угнетенных, то их защитников.
Толпа поняла это и потрясенная всем происшедшим снова стала собираться, пытаясь дать себе отчет в том, чему она была свидетелем. Часть горожан стала хлопотать над жертвами, подхватывая раненых и убитых и быстро унося их.
Большинство, однако, собравшихся не думало успокаиваться. Толпа разбилась на несколько групп. Среди нее появились ораторы, лавки вдруг стали закрываться, и в толпе начали гудеть возгласы:
— Сварадж! Советы! Хартал! Советы!
Марсельезец, не переставший фотографировать движение людей на берегу, взглянул на Стремякова для того, чтобы определить, заметил ли он происшедшую перемену.
Стремяков обрадованно впился глазами в скопления толп и живо встрепенулся.
— Есть! — воскликнул он. Наши зашевелились. Кукумини и Лотика командуют женщинами. Бенарджи со своими побежал в город. Пришли студенты… Депутат говорит что-то…
— Идем! — воскликнул Марсельезец, — Бенаресский комитет ничего не стоит если сегодня здесь не выберут советы.
— Выберут! — решил Стремяков, — спрячем пластинки, перезарядим машины, и марш…
Ребята опустились от амбразуры, склонились к сумкам и начали переставлять заряды. Они провозились несколько минут.