Девушки пробежали два квартала.
— Что случилось? — спросила Кукумини, остановившись под воротами в переулке, где погони не было.
— Ой, Кукумини, какое же несчастие!.. Сипаи-гурки изменили нам уже с утра, стали действовать с мордами и побили половину нашей обороны. А сейчас, заняли вокзал, освободили заложников и пойдут на берег. Как только на кораблях сагибы узнают, что губернатор и заложники на свободе, национальное собрание разгонят, и все пропало… Я не знаю, где Первин и Петряк… Где ты будешь, Кукумини, я с ними прибегу к тебе?..
— Я пойду к берегу… Слушай, девочка Дидабай Певучая, ничего не бойся, потому что Индия — не один этот вокзал. Иди к черному самоцвету Первин, если увидишь Ашутоша или Арабенду, скажи им: пусть они помнят про Пройду. Так и неизвестно, где он. Пусть же они не только бьют врагов, но также и товарища ищут. Иди…
Кукумини пошла на берег. Она понимала, что положение сделалось отчаянным. Об этом свидетельствовала начавшаяся паника. Но почему-то ей казалось, что революционеры все-таки победят.
Она вышла на пристань за полверсты от места, куда стекались повстанцы. Здесь были группки судачащих горожан и береговиков. Проехал броневик. Пробежала группа людей с красными крестами к месту контор пароходных компаний.
Кукумини пошла следом за ними. Она у себя под доти до сих пор держала револьвер и думала все о том же, как ей найти исчезнувшего русского друга.
Вдруг, взглянув на съежившуюся фигуру девушки, сидевшей и пристально смотревшей в бухту со ступенек набережной, она чуть не вскрикнула от полуиспуга и ненависти.
Она увидела Эча Биби…
Как раз в это время не спускавшая глаз с нескольких приближавшихся лодок Эча Биби порывисто поднялась и с непроизвольной радостью воскликнула:
— Матросы едут!
В ту же секунду она обернулась и вдруг встретилась глазами с Кукумини.
Невольно она спустилась ниже на ступеньку. И еще ниже, пока не очутилась у самой воды.
Кукумини с режущими огнями в глазах, как Немезида, приближалась по сходням ступеней к изменнице нач-герл.
Она обнажила револьвер.
— Сядь! — указала она сообщнице фашистов на камень ступеней.
Эча Биби съежилась и села, прижавшись к камню основания набережной.
— Какие матросы едут?
Ненависть и страх сковали Эча Биби. Она стиснула зубы.
— Матросы инглизмены, если хочешь перед смертью знать… За ними поехал Пит Граф… Я ждала его… Убей меня… Но они сейчас подъедут уничтожать ваш большевистский майдан и тогда берегись, Кукумини. Узнаешь, как с большевиками якшаться… Не одна я умру…
Кукумини с тоской взглянула на лодки и то место пристани, где уже начинался бой и затрещали выстрелы.
Полдюжины лодок спешили и приближались прямо к месту, где находились девушки.
— Хорошо, Эча Биби… Я умру, но я была честной нач-герл и не изменила ни своим товаркам, ни народу. Я служила большевикам и вместе со всеми большевиками народ прославит и меня нач-герл не венчанную. А твою память родной народ затопчет вместе с прахом своих угнетателей… Молись, Эча Биби, сейчас с лодок соскочат твои друзья…
Эча Биби молчала и затравленно смотрела на мстительницу, с надеждой поглядывая на приближавшихся пловцов.
Кукумини оглянулась и, увидев устремленные с ближайшей лодки на нее и Эча Биби глаза подплывавших матросов, спустила курок; грохнул выстрел.
В тоже мгновение с лодки раздался любимо-громкий, знакомый танцовщице голос:
— Кукумини!
Кукумини вскинула глаза от убитой и простерла к лодке руки:
— Пройда!
Да, это был большевик-рабочий. Он с товарищами, получив сведения о том, что происходит на берегу, наскоро собрал с Хейтоном команду добровольцев в полторы сотни человек матросов, решившихся прийти на помощь бомбейским революционерам; вооружился с ними винтовками и вот прибыл.
— Кто это? — наклонились матросы над Эча Биби…
Пройда оглянул труп.
— Да, ведь, это — Эча Биби? А мы схватили ее любовника. Это неизменная сообщница фашиста, которого мы схватили в море, — объяснил он матросам. — Предавала вместе с ним все на свете…
— Собаке собачья смерть! — столкнул один из матросов труп в воду, пускай плывет!
К берегу, увидев лодки, стали сбегаться любопытные.
Пройда кивнул на них головой и указал на то место, где гремела стрельба.
— Ну, товарищи, нам надо спешить. С какой стороны наши? — спросил он Кукумини.
Вспыхнувшая и еле сдерживавшая слезы радости Кукумини указала:
— С этой стороны. От вокзала наступают сипаи-гурки и морды. Наших разбили и освободили заложников. Бой только здесь.
— Их много?
— Человек пятьсот…
Пройда перекинулся быстрым советом с Хейтоном и другими товарищами.
— Ну, вот что, Кукумини: скоренько пройдите к нашим. Сообщите им, чтобы они продержались еще полчаса. Скажите, что мы приехали. Мы же со стороны вокзала грянем, как снег, на голову фашистам, с тылу. Через час от них останется мокро. А затем мы все встретимся где-нибудь в национальном собрании. Бегите! Рота, стройся!
Кукумини, не чувствуя от радости под собою ног, с маузером в руке, побежала.
Моряки сделали левой и скорым шагом марш-марш направились в тыл неожидавшим их врагам.
Эпилог
Прошло около месяца. Из бомбейского порта отходил пароход торгового флота СССР. Он был украшен знаменами и флагами, и процессии бомбейского населения с оркестрами, плакатами и шумно хлопающими при взрывах петардами вышли, чтобы ликующей музыкой интернационала и приветственными кликами напутствовать его отплытие.
На корабле отправлялась первая легальная делегация индусских коммунистов в Москву, ехавших с предложением об открытии предстоящего конгресса Коминтерна в Бомбее.
Но с этим же пароходом возвращались в Советскую Россию и участники «Батальона всех за всех».
Не все они ехали обратно. Несколько ребят пало в борьбе с угнетателями Индии. Но большинство ребят уцелело. Все они получили в процессе борьбы индийских масс с империализмом, в качестве неуловимых и невидимых пособников этой массы, такую революционную закалку и духовную устойчивость, что дальнейшая жизнь представлялась им поприщем для богатырских подвигов и применения сил человеческого духа.
Петряк ехал с решившей навсегда разделить его судьбу своей неизменной спутницей — Первин. Пройда и Таскаев сообща ухаживали за красавицей-танцовщицей Кукумини невенчанной. Остальные ребята составляли дружную и шумную артель, то распевавшую родные разученные песни московских комсомольцев, то «водивших слона» по палубе, то высыпавших, когда пароход входил в бухту.
Стремяков получил возможность снова одеть на себя европейское платье и часто останавливался сам на себе взглядом, удивляясь, как мало он теперь походит на того слепца — туземного оборвыша в ланготти, за которого он должен был выдвигать себя в течение нескольких месяцев.
В пути пассажиры парохода получали сообщения о развитии революционного движения в Европе.
В Англии отпадение ее главнейшей колонии немедленно же вызвало расстройство финансовой системы и панику среди буржуазных политических партий. С другой стороны, агитация, распространившимися натурографами в рабочих массах, вскрывала пролетариату одну за другой картину насилий фашистов, правительства и его органов.
Раскачались рабочие и на Западе. Им уже стали известны замыслы Икс-Ложи, роль миллиардеров в борьбе с большевизмом, намерение спровоцировать войну.
Капиталистический мир содрогался. Пассажиры советского парохода наблюдали это и рвались скорее, скорее в Москву.
А в одной из изолированных комнат парохода сидел одинокий пленник пассажиров — Бурсон, он оказался русским белогвардейцем, офицером Лакмус-Родченко, и отряд вез его в советскую страну для предания суду.
Пароход шел днем и ночью и с каждым новым десятком миль приближался к границам советской земли.
