Уже будучи тяжелобольным, Ленин беспокоился о Мартове, покинувшем Россию после победы социализма и умиравшем на чужбине.
Что делать людям, имеющим столь резко расходящиеся точки зрения на революцию, чья деятельность приводила к заключению и ссылке? Их, твердо веривших в идеи социализма, не могла привлечь героика терроризма, как прошлое поколение революционеров. Согласно их доктрине, путь в революцию был долгим и сложным.
Автобиографические записи Мартова частично проливают свет на мотивацию молодых людей 90-х годов, выбравших этот трудный путь. Мартов родился в зажиточной обрусевшей еврейской семье. Его происхождение сыграло важную роль в принятии решения пойти в революцию. Антисемитизм являлся частью повседневной жизни, и мемуары Мартова фиксируют типичные для того периода порывы молодого русского интеллигента.
Мартов обнаружил признаки социального недовольства, будучи еще на гимназической скамье, а в первый год обучения в университете уже стремительно окунулся в полную опасностей деятельность в нелегальном кружке. Читая откровенные воспоминания Мартова, ощущаешь серую обыденность жизни русской буржуазии; начинаешь понимать, что политика вносила в жизнь энергичного молодого человека необходимый заряд бодрости и что царское правительство стремилось представить дискуссионные кружки, в которых обсуждалась политическая философия и другая литература (в том числе и запрещенная), как одну из форм государственного преступления. Серьезные молодые люди отвергали тех, кто хотел разнообразить деятельность кружков, совместив ее с музыкальными вечерами и встречами с друзьями, включая девушек. В их среде не было карьеристов и обывателей; они заботились о благосостоянии народа. Потом случилось то, что должно было случиться: полиция провела обыск в доме Мартова, надеясь найти компрометирующие его факты, ему удалось выкрутиться, и он (по его словам) невероятно гордился собой. Но, надо признать, был слегка удивлен. Мартов был уверен, что за чтение таких обвинительных актов в адрес русского полицейского государства, какие были изложены в книге Джорджа Кеннана[73], обследовавшего русские каторжные тюрьмы и места ссылки политических заключенных, жандармы тут же ночью отправят его в какое-нибудь отдаленное место. Однако арест провели два довольно вежливых полицейских, которые подписали протокол и отправили Мартова не в Сибирь, а в петербургскую тюрьму, где его могли посещать члены семьи. Но это неожиданно мягкое решение имело трагические последствия. Один из членов кружка, тоже арестованный, под нажимом матери во всем сознался в полиции. Когда их с Мартовым выпустили, он рассказал о допущенной слабости, сказал, что уедет из Петербурга и будет держаться в стороне от политики. Спустя какое-то время он вернулся в Петербург и попросил, чтобы товарищи опять приняли его в свой кружок. Ему было отказано, и он, отвергнутый друзьями, совершил самоубийство. Мартов был ближайшим другом несчастного и спустя много лет после этой трагедии написал, что вынужден добавить: по всей видимости, в принятии этого страшного решения, ко всему прочему, сыграла роль личная драма.[74]
Вхождение в революцию, как правило, сопровождалось юношескими драмами, и русское революционное движение до некоторой степени сохранило своеобразную эмоциональную юношескую атмосферу: на смену преданности внезапно приходило предательство и неуважение; юношеский идеализм и жестокость не признавали компромиссов. С другой стороны, революционеры очень быстро взрослели, чему в немалой степени способствовали тюрьмы и ссылки. Когда после многомесячного следствия Мартов был условно освобожден до оглашения приговора, он принялся серьезно изучать теорию, отказавшись от беспорядочного поиска приключений, и пришел к марксизму. Он мог вернуться в университет. Его семья, Цедербаум (он выбрал себе партийную кличку Мартов), имела связи в официальных кругах, и министр народного просвещения лично выражал желание увидеть молодого человека, чтобы прочитать ему отеческую нотацию. Но Мартов не хотел иметь никаких отношений с ненавистным царским бюрократом. Итак, он отправился в тюрьму, а затем, изгнанный на два года из столицы, выбрал в качестве местожительства польско-литовский город Вильно. Там он конечно же снова с головой погрузился в нелегальную деятельность. Но теперь в свои двадцать лет он был уже опытным конспиратором, понимавшим, как ускользнуть от внимания полиции. Его присутствие в Вильно, где, в отличие от Петербурга, пропаганда социализма велась не только среди интеллигенции, но и среди рабочих, имело важные последствия для истории марксизма в России.