Среди петроградских большевиков были и активисты, которые 4 июля, вероятно, выступали за решительные вооруженные действия. Один из наиболее влиятельных ультралевых лидеров, латыш Мартын Лацис, представлял мощную большевистскую организацию Выборгского района. В ходе подготовки к несостоявшейся демонстрации 10 июня Лацис позаботился о том, чтобы ее участники были полностью вооружены. Вместе с другим не менее воинственно настроенным членом ЦК литовцем Иваром Смилгой Лацис призвал партию быть «во всеоружии и захватить железнодорожные вокзалы, арсенал, банки, почту и телеграф»28. В период нарастания недовольства накануне июльских дней он критиковал партию за то, что она выполняет в массах роль «пожарного», а ночью 3 июля после начала восстания он выступил против решения ЦК избегать решительного столкновения с правительством.
Такие же настроения были и у высших руководителей «Военки», в том числе у Николая Подвойского и Владимира Невского, большевиков с большим стажем. Тридцатисемилетний ветеран уличных боев с правительственными войсками в 1905 году Подвойский имел репутацию ультрарадикала. Он, как говорили, первым сразу же после свержения царя заявил, что «революция не окончилась; она только начинается». Невский родился в Ростове-на-Дону, блестяще учился на естественнонаучном факультете Московского университета (в 20-е годы он заявит о себе как историк русского революционного движения). Вместе с Подвойским он участвовал в первых боевых группах и военных организациях большевистской партии. В мемуарах, относящихся к его деятельности в 1917 году, Невский неизменно хвастается независимостью и радикализмом руководства тогдашней «Военки» и своим активным участием в организации июльского восстания. По его словам, 4 июля руководители Военной организации ждали от ЦК сигнала, «чтобы довести дело до конца»29.
Спустя несколько часов после возвращения Ленина в Петроград в особняке Кшесинской стало известно о двух новых факторах, сыгравших в конечном итоге решающую роль. Во-первых, ЦК узнал, что беспомощность правительства, нежелание частей гарнизона поддержать правительство или Советы, угроза, возникшая в связи с прибытием крондштадтских моряков к Таврическому дворцу, рост анархии и числа кровавых стычек на улицах заставили ЦИК и ИВСКД обратиться к войскам на фронте с призывом восстановить порядок. Отвечая на этот призыв, контролируемые меньшевиками и эсерами армейские комитеты Северного фронта приступили к формированию смешанных отрядов для немедленной отправки в столицу. Во-вторых, до большевиков дошли сведения, что высокопоставленные лица в правительстве пытались настроить войска гарнизона против большевиков, обвинив Ленина в организации июльского восстания по указанию враждебной Германии.
Обвинение Ленина в том, что он германский агент, было не новым. Правая печать открыто высказывала его со времени возвращения Ленина в Россию через Германию (известная оппозиция Ленина войне делала его особенно уязвимым). Временное правительство начало, очевидно, расследовать возможность существования тайного сговора большевиков с противником в конце апреля после того, как германский агент, некий лейтенант Ермоленко, обратился в русский генеральный штаб и на допросе показал, что Ленин является одним из многих действующих в России немецких агентов. Это случилось примерно в дни Апрельского кризиса, как раз тогда, когда большевики стали серьезно досаждать Временному правительству. Вполне вероятно, что члены кабинета министров были склонны верить этому показанию. Во всяком случае, перспектива дискредитации большевиков в глазах масс выглядела очень привлекательной. Поэтому троим членам кабинета министров — Керенскому, Некрасову и Терещенко — поручили всячески содействовать расследованию. К делу были подключены несколько следственных служб в Петрограде и на фронте. Специальная служба контрразведки при Петроградском военном округе, по-видимому, направила основные усилия на фабрикацию дела против большевиков. Служба прослушивала, например, телефонные разговоры руководителей партии и держала их под наблюдением — и все это при самой активной поддержке министра юстиции Павла Переверзева, который якобы заявил, что только служба контрразведки может спасти Россию30.