«Э, да ведь это же пленные красноармейцы — догадался Федор. — Как это я не мог сообразить раньше».
Всего каких–нибудь 30 шагов отделяли его от пленных. Он ясно видел их серые лица.
Со всех сторон обступили пленных вооруженные казаки: низкорослые, бородатые, злобные. Несмотря на полуденную жару, казаки были одеты в теплые шерстяные бешметы, украшенные на плечах разноцветными погонами, и в зимние картузы и папахи. Дула винтовок торчали у них из–за спины. Сабли в поношенных ножнах болтались на боку.
В воздухе повисли злобная брань и язвительный смех. Казаки злорадно потешались.
— Довоевались, так вашу мать, — сердито шамкает седоусый, дряхлый, худой, как камышинка, казак–старик, серый от седых волос и до пыльных сапог. — Черти поганые, Христа продали. А, проклятые!
Старик трясет черной потрескавшейся шеей.
— Ось погодите, — басит его сосед, дюжий казак. — Ось мы вас, дохлых чертей, зараз порубаем на шашлыки. — И казак до половины обнажает клинок сабли.
— Плохи будут шашлыки, — острит третий гундосый казак. Ясно видит Федор в свою щелку его обезображенное оспою лицо и красный прыщ вместо носа. — Им Троцкий по одному хвосту тухлой селедки давал на день — так что они насквозь протухли селедкой.
— А тебе поди как плохо, — возражает дюжий казак. — Теперь, сам знаешь, пост, хотца солененького, так заместо рыбки и сойдут. — Казак потирает руки. Кругом смеются.
Пленные молчат и с безысходной тоскою смотрят вокруг.
«Как видно, не кормили уже несколько дней ребят, — думает Федор. Больно сжимается сердце.
У самого конца ряда пленных стоит рослый красноармеец, одетый в одни изорванные засаленные шаровары. Он весь в синяках и кровоподтеках. Особенно избито лицо. Он с завистью смотрел на стоявшего неподалеку молодцоватого казака — щеголя.
«Чего это он так смотрит на него? Уж не завидует ли он его одежде», — думает Федор. Казак одет в синий бешмет» поверх бешмета вьется пояс в серебряных бляхах, во рту у казака дымится большая серебряная трубка.
«Покурить парень хочет… вот чего он смотрит на этого франта, — решил Федор. — Боится попросить».
Вспомнил Федор рассказ одного курильщика–красноармейца. Он попал однажды в плен к казакам и благополучно удрал оттуда. Пробовал этот красноармеец в плену несколько раз попросить у казаков хотя бы маленького окурочка. Но всегда зря. А часто в ответ на свою просьбу он получал колотушку. Это был какой–то каменный народ, лишенный чувства сострадания. Били же казаки по чем придется и непременно с презрительным приговором: «Вот тебе, сучий сын, окурочек! Собачье мясо!! Ишь чего захотел. Может, уж тебе и вина принести, а заодно и бабу привести?! А, стервец! Вот тебе еще! Что, ндравится?»
«Может и тебя, братец, колачивали за такие же просьбы», — думал Федор, глядя на смотревшего с завистью пленного. Но тут внимание его отвлеклось в другую сторону. Из–за угла штабной избы выбежал молодой офицер, одетый с иголочки. Он весь сиял, начиная с новых нестерпимо блестящих лакированных сапог и до новых серебряных погон с двумя золотыми звездочками. Блеск увеличивали напомаженные и прилизанные волосы, до того блестящие, что вся голова офицера казалась Федору покрытой расплавленным стеклом. Покуривая толстую папироску и небрежно посматривая вокруг, он подошел прямо к концу ряда пленных. Гримасничая, посмотрел поверх пенснэ в золотой оправе на рослого красноармейца, одетого в одни засаленные штаны. Красноармеец опустил глаза вниз. «Сволочь», — произнес с присвистом офицер и быстрым движением руки бросил дымящуюся папиросу. Она угодила прямо в лицо полураздетого красноармейца. У красноармейца вырвался громкий крик боли и придушенного гнева. У Федора сжались кулаки. «Мерзавец! — прошептал он по адресу офицера. — О, подлец!»
А офицер, насладившись зрелищем человеческого страдания, не спеша скрылся в раскрытых настежь дверях штаба.
— Гы–гы–гы, — заржали казаки. — Ловко попало их благородие. Г ы‑гы.
В другом конце площади казаки устроили игру в чехарду. Внимание всех отвлеклось туда.
Федор вдруг заметил, как обиженный красноармеец хитро сделал вид, точно у него зачесалась ступня. Он нагнулся, почесал ступню и незаметно поднял брошенный офицером окурок. Этот маневр красноармейца Федор отлично видел из своей щели. Осмотревшись вокруг себя, красноармеец, зажав в кулак окурок, быстро и глубоко затянулся. Потом еще и еще. Но не успел он выдохнуть дыма, как вдруг обеими руками схватился за шею и присел к земле. Предсмертный крик прорезал воздух и замер. Через несколько секунд окаменевший Федор увидел из своей щели этого красноармейца, лежащего в пыли, лицом к земле. Из огромной раны на шее, булькая и поблескивая на солнце, выливались потоки огненно–красной крови. Пленные оцепенели, глядя на внезапно убитого товарища. Федор до боли сжал ладони рук. «Скорее бы вечер, — шептал он. — Нужно отомстить этим палачам».