— Нашего полку все прибывает, — сказал он. Присел. — Только настроение слишком боевое у ребят. Рвутся теперь. Да это и понятно. Урожай зовет. Еще неделя–другая, пойдут покосы, и я боюсь, как бы это настроение не изменилось в другую сторону.
— Где Фролов? — спросил Михеев.
— Там, — Федор махнул рукой в сторону стоянки, расплывавшейся в светлых сумерках: — поучает стариков.
— Молодец, умеет подойти к крестьянам. Ну, что нового из местечка слышно?
— Новости есть да только не последние. Два дня тому назад получил донесения… Чаще не могу получать. И сорокаверстное расстояние мешает, да и опасно. На несколько верст кругом местечка расставлены посты. По лесу всюду шныряют казачьи разъезды.
— Что в сводке нового?
— Наблюдаются симптомы разложения среди казаков, особенно среди молодых. Офицерня дерется на дуэлях — развратничает. Симпатия населения уже на нашей стороне. Мои ребята в местечке сеют панику. Жалко только, Колю убили во время вашего освобождения.
— А кто он был?
— Мой старший информатор… Убитый лежал несколько дней — не разрешали хоронить.
Пришел Арон, молчаливый и сгорбившийся.
— Что с тобою? — спросил Федор.
— Ничего. Нездоровится…
За ужином Арон не ел. Был неразговорчив.
— Не позвать ли нам Феню? — предложил Федор. — Она все–таки кое–что в медицине понимает.
— Не поможет, — сказал с кривой улыбкой Арон. — Вот я лучше засну. Только пусть председатель ко мне не лезет — надоел.
Ночью Михеев несколько раз просыпался. И каждый раз слышал, как Арон беспокойно ворочался с боку на бок. Вставал. Ходил возле палатки и вновь ложился.
С утра пошел проливной дождь. Несколько часов непрерывно падала вода, затопив поляну грязной мутью. Над водою качались стебельки травы. Плавали большие дождевые пузыри. Внезапно дождь затих. Изо всех шалашей–землянок вышли босоногие партизаны с засученными по колено штанами.
— Чорт побери — этого еще не доставало, — ворчал сердито Арон. — У мокрых людей и настроение будет подмоченное.
— Я тоже боюсь за наших героев — партизанов, особенно за старых хрычей — они до сих пор все молчат.
Мимо землянки прошла баба, с юбкой, вздернутой повыше колен. Мясистые толстые ноги, точно красные колоды, были забрызганы грязью.
— И еще вот это действует, — указал на нее Федор. — Почти вся наша молодежь оставила дома жен. У крестьян в этом отношении большая простота и продуктивность. А теперь, когда наши соломенные вдовцы видят такие ноги, то их вдвойне тянет домой.
— Да, — согласились с ним остальные. — Надо было бы женщин не принимать.
— Ладно уж, — резко обрезал Арон.
От далекой группы крестьян отделилась одна фигура и, брызгая ко все стороны, прыжками помчалась к ним.
— Никак председатель? сказал Арон. — Так и есть. Председатель по мере приближения все замедлял шаги. Остановился. Мокрою рукою отер пот со лба и сразу выпалил, задыхаясь: — Старики не хотят иттить в караул.
— Почему? — Арон нахмурил брови.
— Сказывать, — довольно, мол, на старости лет дурака валять. Хочут домой. Прощения просить у Деники.
— Много их?
Да старики, почитай, все.
— А другие как?
— Другие молчат… Известно, тоже по дому… Кому не скушно…
— Иди, других назначь в караул. А я к этим сейчас приду.
Председатель рысцою побежал обратно, брызгая на несколько саженей вокруг.
— Я этого ожидал. Выжидать боя с этим народом никак нельзя, — сказал Федор.
— Нужно будет им сказать, — короче соврать, что к нам движутся красные части, сказать им, что получено донесение: дня через три, мол, будут здесь, — предложил Арон.
— Ну, а потом? — спросил Фролов, покусывая бородку.
— А потом? А потом будет видно. Можно будет произвести два–три налета. Но кто может сказать, что будет потом. Мы ничего не знаем даже о том, где наш фронт. В ближайшие дни нужно будет во что бы то ни стало завязать связь с городом. Так дальше продолжать нельзя… Ну, пойдемте, поговорим.