— Нужно только спросить себя, — прервал я его, смеясь, — на что же он решился. Мне кажется: «быть глупцом на собственный страх и риск», как говорит Гёте. И так он тоже вместо настоящих мракобесов ловил ненастоящих. Почитайте только стихотворение, где он безмерно поздравлял курфюрста Альбрехта[116] с ужасными пытками и сожжением еврейского отступника Пфефферкорна[117]; и станет ясно, куда ветер дует. По какой причине Пфефферкорн обнаружил враждебное христианству содержание в отдельных еврейских религиозных писаниях, то ли из личной мстительности, то ли потому, что в нем, что даже вероятнее, еврейская злость переросла в волю к уничтожению вообще, в неограниченный инстинкт разрушения; тут не играет никакой роли. Он на самом деле поразил иудаизм в его самом чувствительном месте; и поэтому гуманист Гуттен на самом деле немедленно ударил его в спину. Само собой разумеется, любящий великолепие курфюрст Альбрехт тоже склонялся к гуманизму, что следует уже из его гуманного обращения с Пфефферкорном. Великий светоч Рейхлин[118] первым позаботился обо всем. Этот «лучший знаток еврейского языка в Германии» при всем своем самом большом желании не смог обнаружить в указанных еврейских религиозных трудах ничего серьезного, что было бы враждебно христианству, и поэтому со спокойной душой так их и оценил. «С тщательной добросовестностью настоящего ученого», как так же спокойно отмечает роскошный том «На заре реформации».[119] Насколько совестливо обстояло дело у гуманистов, эта книга выдает в другом месте, там, где она пишет о своем основном герое, Эразме Роттердамском.[120] Он просил о золоте и подарках везде, где только мог. О, sancta humanitas!
— И это общество, — сердито произнес он, — как движущий элемент стояло за наивным Лютером! Потому что это именно он тогда вышел на бой. Как он, еще будучи молодым человеком, мается со всяческими фантазиями! Страх перед молнией приводит его в монастырь. Хорошо как никто, он там борется за спасение душ, усердно как никто, часто вызывая у других монахов безобидные насмешки. Потом он прибывает в Рим, и первое подозрение появляется в нем. Роскошь тамошней монастырской жизни, спешное проговаривание месс — лишь бы побыстрее закончить, и прочие признаки секуляризации удивляют его. Дома он снова забывает об этом. Как профессор теологии он в Виттенберге сталкивается с гуманизмом. «Вольнодумствующей» шайке срочно необходима сильная голова. Рейхлин, светоч еврейских исследований, попадает в его круг и направляет его внимание на Павла, он же Савл, он же Шауль. Подмигивая, ему подсовывают «Письма темных людей» против кёльнских доминиканцев, главных врагов евреев. Их бездарный тон — они остроумны только на поверхностности — ему не нравится. Но, все же, многое из них он усваивает. Вся сущность монастыря кажется ему вдруг искаженной, еврей превращается в невинного ангела.
— В точности, — вставил я, — как с «Перепиской депутата баварского ландтага Фильзера» Людвига Тома[121]. Гуттен номер два. Опус толщиной с кулак, сплошная глупость, но еврею это понравилось, так как он был написан против священников, да и крестьянам в нем тоже досталось. Кошерная пресса прямо исписалась от восторга, и потому книга понравилась даже тем, кто после некоторого размышления должен был бы рассердиться на нее от такого позора. Священник и крестьянин в ней изображены как верх неуклюжей хитрости; но тот, в котором и было все дело, еврей, снова уходил с пустыми руками. Как всегда у Тома. То, что он незадолго до смерти анонимно снабжал газету «Мизбахер Анцайгер» антисемитскими статейками, на это мне наплевать. Это не по-немецки. Его наследницей стала некая еврейская мадам. Все, портрет закончен.
— Кто так разбирается в жизни, — ответил он, — как было в случае Тома, должен видеть еврея, или же он — дурак. У его приверженцев есть выбор. Также и Гуттен, как и вообще гуманисты, были светскими людьми. Лютер нет. Лютер долго видел еврея в зеркале милости. «Божий народ!» И всё! Гуманисты сделали свою работу. Какая низость со стороны монахов клеветать на священные писания Израиля! С продажей индульгенций почва была подготовлена. Камень покатился вниз с горы. Явно вопреки воле Лютера. «Многие друзья и незнакомые», как писал он сам, «в жестоких спорах» настаивали, чтобы он перешел к действиям. Кто только там вокруг него не корчил из себя важную персону! В еврейской тени! Также и за римскими посредниками виднелась эта темная фигура. Все попытки компромисса потерпели неудачу. Начался скандал с большим шумом.
— И Германия платила за все это, — сказал я. — Протестант Гёте чувствовал это. Он пренебрежительно писал:
116
Курфюрст Альбрехт, архиепископ Майнца и Магдебурга, епископ Хальберштадта, кардинал. Выступал за Рейхлина против кёльнских «темных людей» т. е., антисемитов. Наживался на продаже индульгенций. Его позиция, с ее равнодушием, не оказала реформации ни малейшего содействия.
117
Примерно в 1510 году Пфефферкорн донес кёльнским доминиканцам на своих единоверцев из-за враждебности к христианству еврейских религиозных писаний, требуя сжечь их. Он исключил только Ветхий Завет и Талмуд. Принужденный позже к опровержению своих обвинений, он затем снова взялся за старое, после чего он был сожжен на костре после страшных мучений. Месть Иудеи.
118
Иоганн Рейхлин (Ройхлин), знаменитый гуманист, родился в 1455 году в Пфор-цхейме, учился во Фрайбурге, Париже, Базеле, Орлеане и Пуатье, был, среди прочего, профессором в Ингольштадте и Тюбингене. Там он и умер в 1522 году. С помощью еврейского тайного учения Каббалы он надеялся прийти к познанию Бога! Занятие ею по его собственному признанию приносило ему наивысшее наслаждение. Крещеный еврей Николаус Элленбоген, который носился с прекрасной мыслью создать монастырскую школу и превратить ее в духовный центр всех остальных монастырей, постоянно переписывался с ним. Ни у кого, решил Рейхлин, не было права, чтобы из-за еврейских религиозных трудов выступать против евреев. «Как хотим мы судить о душах других людей!» Ну, естественно! Как мы можем этого хотеть?
119
В книге «На заре реформации» у Юлиуса фон Пфлугк-Хартунга. Толщина книги примерно 700 страниц. О еврействе в этой книге нет ничего, о чем стоило бы упомянуть. Намерение автора ясно и вызывает огорчение. Достаточно одного лишь предложения: «Как теперь Пфефферкорн с императорским мандатом в кармане начал свой поход ради конфискации (враждебных к христианству религиозных трудов евреев), как и почему этот мандат был отозван — здесь не нужно разъяснять в подробностях». (Страница 300 и на следующих страницах.) Я верю, это как раз то, что не нужно разъяснять!
120
Эразм Роттердамский, пожалуй, самый знаменитый гуманист. Родившись в 1467 вне брака в Роттердаме, он «раньше срока» попадает в школу в Девентере, потом в монастырскую школу в Хертогенбосх. Получив сан священника, он отправился в Кёльн и Париж. Частое пребывание в Англии, где масонский орден уже сильно выступал на передний план. «Умный ученик Луция», т. е. заурядного болтуна. На долгое время испытание Германии. «Никакой мужской деятельной силы, никакого тепла в этой натуре с тонкими струнами!», насмехается над ним Й. Вилле в «На заре реформации» (страница 323) и сам не знает, как. Умер в 1536 в Базеле. Мир его праху!
121
Людвиг Тома, баварский поэт и писатель, долгое время основной сотрудник основанного евреем Альбертом Лангеном сатирического журнала «Simplizissimus».