— Вы пишете рассказы, да?
Эмори вроде бы докапывался до сути.
— Ну да.
— Понимаю. Что ж, Эмори, если вы хотите перебраться к нам, я не возражаю. Кстати, что это за особый стиль, черт побери, нужен в вашем «Фьючеруэйз»?
Карие глаза Эмори заворочались за толстыми стеклами очков, точно две потерявшие друг друга золотые рыбки. Ощущалось, что внутренне он весь напрягся.
— Прежде всего, ты должен верить, будто что-то создаешь. Например, судьбу. Затем, лучше не делать ничего такого, что привлекло бы к тебе внимание. Для тебя губительно выступить с новой мыслью и так же губительно не иметь своих мыслей вовсе. Понимаете, что я хочу сказать? И смертельно опасно превратиться в готовый, исписанный лист. Все должно быть серьезно и незавершенно. Понимаете?
— Нет. Во всяком случае, не пытайтесь стать специалистом такого склада в «Краймуэйз» — это все, о чем я вас прошу.
Таким образом мы заполучили Эмори и Берта Финча в команду по разработке темы «В завтрашний день — без преступлений», и в пять часов я позвонил Джорджетт — хотел сказать ей, что еду домой, — но к телефону подошла Нелли и сообщила, что Джорджетт уехала к своей сестре Энн, у которой заболел ребенок. Домой вернется поздно, возможно, даже заночует у сестры. И я сказал Нелли, что поужинаю в городе.
В половине шестого я зашел в бар «Силвер Лайнинг» — один. Пропустив стаканчик, снова перебрал в уме все, что я сказал бы Рою и Стиву Хагену, если бы они были здесь со мной. Мои доводы показались мне уже не такими убедительными, как утром. Но должен же быть какой-то выход. Я мог, я должен был сделать что-то, и я это сделаю.
Стойка в этом баре находилась всего футах в двадцати от ближайших столиков. И я услышал, как за одним из них, за моей спиной, какая-то женщина сказала, что ей пора идти, другой женский голос ответил, что скоро они снова встретятся. Обернувшись, я увидел, как первая женщина ушла, а затем узнал вторую. Это была Полин Дэло. Узнал ее голос, лицо и фигуру.
Мы посмотрели друг на друга через разделявшие нас ползала, и я, остановив на ней взгляд, улыбнулся и кивнул. Она поступила точно так же.
Я взял свою рюмку и перешел за ее столик. Почему бы нет?
Я сказал, что она, конечно, не помнит меня, она ответила: «Ну как же!»
Я попросил разрешения угостить ее. Она разрешила.
Полин была ослепительной блондинкой, и в наряде ее преобладал черный цвет.
— Вы — друг президента Маккинли, — вспомнила она. Я подтвердил это. — И вы встречались с ним как раз в этом заведении. Он и сегодня здесь?
Я оглядел зал.
Понял, что она хочет посмотреть на Клайда Полхимеса, но его не было видно.
— Сегодня его нет, — сказал я. — Зато, может быть, вы пообедаете со мной?
— С удовольствием.
Кажется, для начала мы выпили по стаканчику коньячного коктейля с яблочным соком. Не похоже было, что мы встретились всего второй раз в жизни. Сразу же множество вещей пришло в движение и перемешалось, как будто они всегда были в таком состоянии.
Джордж Страуд-4
Мы просидели в баре «Силвер Лайнинг» около часа. Пообедали, потом Полин пошла звонить по телефону, чтобы сообщить кому-то об изменении своих планов.
Потом мы вместе послушали радиопередачу «Небесные странники», это была одна из моих любимых программ, но прелесть ее была не в содержании. Мы могли бы прослушать ее где угодно, по любому приемнику. Совершенно независимо от направленности программы я был зачарован работой нового имитатора шумов, который, на мой взгляд, закладывал основы нового стиля радиопередачи. Этот парень мог без слов и музыки поддерживать драматический эффект одними только шумами целых пять минут. Причем слушателям было понятно все, что он хотел изобразить. Это озадачило и заинтересовало Полин, и я сказал ей, что наступит день, когда этот ловкач сможет подготовить программу из одних только шумов на пятнадцать минут, а то и на полчаса, разумеется, без голоса и музыки, драму без слов, и тогда радио поднимется на новую ступень.
После того как Полин еще несколько раз позвонила по телефону, изменяя другие планы, я вспомнил о баре Гила на Третьей авеню. Это был не совсем бар и не совсем ночной клуб; возможно, его следовало бы окрестить «Малый Кони-Айленд» или «Погребок». А может быть, Гил был прав, называя свое заведение «музей».
Я не был в его заведении года два, а в прежние времена Гил затевал с друзьями и завсегдатаями игру, которая раньше казалась мне забавной. Хотя заведение представляло собой не очень опрятный зал, каких много, где можно потанцевать под какой-нибудь оркестрик, в нем была и своя особенность. За стойкой в 30 футов длиной, на полке у задней стены, Гил собрал целую кучу всякого хлама — другого слова не подберешь, — которую называл своим «личным музеем». Гил заявлял, что экспонаты собраны со всего света, среди них можно было найти все что угодно, причем всякая вещица, какова бы она ни была, как-то была связана с его жизнью и делами. Игра заключалась в том, чтобы припереть Гила к стенке по тому или другому пункту.