Мне ни разу это не удалось, хотя я провел немало приятных часов за этой игрой и извел на нее кучу денег. Между тем логика объяснений Гила казалась иногда притянутой за уши, а его россказни не отличались богатством воображения. Ходили слухи, будто всякий раз, как кто-нибудь ловил Гила на отсутствии какого-то экспоната, он отправлялся добывать его эквивалент, дабы не ударить в грязь лицом перед каким-нибудь новичком в этой игре. Более того, его ответы утром и сразу после полудня не шли ни в какое сравнение с результатами, которых он добивался, когда пьянел.
— Все что угодно? — спросила Полин, осматривая коллекцию.
— Все что угодно, — заверил я.
Мы сидели у стойки, где народу было мало, и Полин с легким изумлением взирала на обманчивый набор пустяковин. В задней стене за стойкой, как я знал, было обыкновенное зеркало, перед которым и громоздились эти странные предметы. Сморщенные высушенные головы пресмыкающихся, франки, марки, банкноты конфедератов, штыки, флаги, обломок индейского тотемного столба, самолетный пропеллер, чучела птиц и засушенные бабочки, обломки скал и морские раковины, хирургические инструменты, почтовые марки, старые газеты — повсюду взгляд натыкался на несовместимость экспонатов и с изумлением продолжал скользить по другим таким же несуразным сочетаниям.
Гил подошел к нам, сияя улыбкой, и я понял, что он в отличной форме. Меня он знал только по внешнему виду. Он кивнул мне, а я сказал:
— Гил, дама хочет с вами сыграть.
— Да, конечно, — как всегда любезно сказал он. (На мой взгляд, ему было лет пятьдесят или пятьдесят пять.) — Что вам показать, мисс?
— Сначала покажите нам парочку виски с содовой и льдом, а дама тем временем подумает.
Он вернулся на место, чтобы выполнить наш заказ.
— Что только захочу? — спросила Полин. — Даже что-нибудь смешное?
— Мэм, это все личные памятные вещицы Гила. Не хотите же вы сказать, что жизнь человеческая — нечто смешное?
— А какое отношение он мог иметь, скажем, к убийству Авраама Линкольна?
Она смотрела на заголовок пожелтевшей под стеклом газеты, сообщавший об этом событии. Конечно, когда-то и я этому удивился и теперь мог пояснить ей:
— Газета досталась ему в наследство: его дедушка набирал заголовок, когда работал у Хораса Грили. Это очень просто, — добавил я. — Только не требуйте женский головной убор. У него тут есть шляпка без полей, принадлежавшая Клеопатре, и с полдюжины побитых молью реликвий, которые могут сойти за все что угодно.
Гил пододвинул к нам бокалы и улыбнулся Полин своей профессиональной улыбкой.
— Я хочу видеть паровой каток, — сказала она.
Гил еще больше просиял и пошел вдоль стойки, затем вернулся с черным покоробленным металлическим цилиндром, который однажды, как я припоминаю, сошел за подзорную трубу Христофора Колумба, что подтвердили туземцы Карибских островов, от которых Гил и получил эту вещь.
— Я не могу показать вам целый паровой каток, мэм, — сказал он. — Ясно, у меня здесь не хватило бы места. Когда-нибудь переберусь в зал побольше, тогда и расширю свой личный музей. Но это предохранительный клапан от парового катка, вот что это такое. Пожалуйста, — пододвинул он к ней железяку. — Это весьма хитроумное устройство. Посмотрите сами.
Полин взяла цилиндр, но разглядывать его не стала.
— И это экспонат вашего личного музея?
— В последний раз он укатывал мостовую на Третьей авеню, — заверил ее Гил, — и взорвался как раз у меня под окнами. Предохранительный клапан, тот самый, что у вас в руках, влетел в окно, как снаряд. Зацепил меня. Собственно говоря, оставил шрам. Взгляните. — (Знал я и этот шрам. Он был одним из козырей Гила.) — Предохранительный клапан испортился, в чем вы сами можете убедиться. Ну, раз уж он залетел сюда, я его и оставил у того места в стене, куда он ударил. Самый серьезный случай из тех, когда я был на волосок от смерти.
— Я тоже, — сказал я. — Я вот тут же и стоял, когда это случилось. Чего вы выпьете, Гил?
— А, неважно.