— Боюсь, у вас нет ничего, что заинтересовало бы меня, — сказала женщина.
Хозяин молча с этим согласился, и она стала просматривать остальные полотна. Еще пара картин прошла без комментариев, и я увидел, что их осталось всего две или три.
Покупательница аккуратно развернула следующую, и у меня перехватило дыхание. Это была Луиз Паттерсон. Сюжет, исполнение, общий эффект — тут ошибки быть не могло. Братья и сестры этой картины висели у меня в квартире на Марбл-роуд. За одну из них я когда-то выложил девятьсот долларов, за другие — ненамного меньше, все были приобретены на регулярных выставках Паттерсон на Пятьдесят седьмой улице.
Покупательница подложила под нее палец, чтобы отделить от следующего полотна, но тут я кашлянул и сказал небрежным тоном:
— А вот эта мне нравится.
Женщина посмотрела на меня не очень-то любезно, поглядела на картину, вытянув руку вперед. Края полотна загибались там, где они не были обтрепаны; на нем виднелись еще какие-то пятна грязи, кроме кофейного кольца, фирменной марки галереи. Ничего не скажешь, картина была в плачевном состоянии.
— Мне тоже, — ровным голосом сказала женщина. — Но картина в безобразном состоянии. Сколько вы за нее хотите?
Вопрос был направлен прямо торговцу, будто меня тут и не было.
— Ну…
— О, Господи, ну так что же…
Вторым выпадом она, несомненно, ополовинила задуманную торговцем сумму.
— Я точно не знаю, как правильно оценить ее, — признался он. — Но уступлю ее вам за десять долларов.
Если уж говорить по правде, я и сам не знал, сколько может стоить Луиз Паттерсон, какова ее нынешняя рыночная цена. Ничего фантастического, как я полагал; но, с другой стороны, хоть ее работы уже много лет не выставлялись, да и сама она, видимо, умерла, мне представлялось невозможным, чтобы ее картины вовсе уж обесценились. То, что я заплатил за ее полотна по нескольку сотен долларов, было для меня выгодными сделками, а потом они еще и подорожали, правда ненадолго.
Я посмотрел на женщину.
— Я первым сказал, что она мне нравится, — заявил я и добавил, обращаясь к хозяину: — Я вам за нее дам пятьдесят.
Торговцу не мешало бы ухватиться за какой-нибудь комод, так он был огорошен и озадачен. Я мог бы точно определить момент, когда его прошила электрическая искра: а не Рембрандт ли это у него?
— Ну, я не знаю, — пробормотал он. — Это, несомненно, работа мастера. Сильная вещь. Я собирался пригласить оценщика, да вот все руки не доходят. Собственно говоря, я и сам в первый раз просмотрел эту партию. Я думаю…
— Это не Рафаэль, не Рубенс и не Коро, — заверил я его.
Он наклонился, чтобы получше разглядеть картину. Там были изображены две руки: одна давала, другая принимала монету. И все. Она воплощала собой всю драму денег. Торговец распрямил правый нижний угол полотна, где подпись художника была нацарапана довольно разборчиво. Меня прошиб пот.
— Пат… и еще что-то, — объявил торговец результат своего тщательного исследования. — О, Паттерсон, тридцать второй год. — И это принесло ему явное разочарование. — Я должен был вспомнить это имя, просто из головы вылетело.
Я оставил такое святотатство без ответа. Крупная брюнетка, фигурой напоминавшая старинный кухонный шкаф, тоже ничего не сказала. Впрочем, ей незачем было говорить. У нее явно не было пятидесяти долларов. Картина должна была достаться мне.
— Это великолепная работа, — тянул свое торговец. — Если картину почистить она будет очень эффектной.
— Да, она мне нравится, — сказал я. — За полсотни.
Он сказал, уклоняясь от ответа:
— Я думаю, тот, кто ее написал, дал ей название «Тяжкий труд». Или что-нибудь еще в том же духе.
— Я бы назвала ее «Иуда», — заговорила Полин. — или нет — «Искушение Иуды».
— Но здесь же только одна монета, — совершенно серьезно возразил торговец. — А не тридцать.
Все еще сомневаясь, он взял полотна и стал просматривать те, которых еще не видел. Силосная башня, перед ней корова. Дети, играющие на улице, — очень мило. Пляж на Кони-Айленд. Огорченный тем, что эти картины ни в ком не пробудили интереса, он заявил:
— Вот и все, что у меня есть.
С ледяной улыбкой я обратился к брюнетке:
— Почему бы вам не взять «Детей Большой улицы» долларов за пять? Я-то возьму «Иуду».
Последовал взрыв смеха, который я не назвал бы ни дружеским, ни враждебным. Он был просто громким.
— Нет, спасибо, мне хватает своих детей.