Короче говоря, большие часы шли как обычно, и нам пора было собираться домой. Стрелки часов то мчались как бешеные, то почти не двигались. Но для больших часов это не имело значения. Стрелки могут даже двигаться назад, но часы все равно покажут правильное время. Они будут идти как обычно, потому что все остальные часы надлежит сверять по этим большим часам, которые важней календаря, под них каждый из нас автоматически подлаживает всю свою жизнь. По сравнению с этим замысловатым механизмом изобретатель арифметической машины все еще продолжает считать на пальцах.
В общем, пора было отыскать Джорджетт и идти домой. Я всегда возвращаюсь домой. Всегда. Могу добираться окольным путем, но в конце концов оказываюсь дома. Согласно железнодорожному справочнику, до него тридцать семь и четыре десятых мили, но, даже если было бы три тысячи семьсот сорок миль, я бы все равно проделал этот путь. Откуда-то вынырнул Эрл Джанот, и мы стали прощаться.
На крупном розовом с неправильными чертами лице Джанота играла давным-давно застывшая улыбка, о которой он и сам позабыл. Я всегда замечал, или мне это казалось, что он не видит стоящего перед ним человека. Он не подлаживался под большие часы, которые были механизмом существования многих из нас. Даже не знал, что они существуют.
Он сказал, что Джорджетт прекрасно выглядит, и это была сущая правда, что она всегда напоминает ему о карнавалах в канун Дня всех святых или о самом яростном бейсбольном матче в истории страны, причем в голосе его была подлинная беспредельная теплота, словно он выступал в еще одной своей ипостаси.
— Как жаль, что моему другу майору Конклину надо было уйти пораньше, — сказал он мне. — Ему нравится, каким стал в последнее время наш «Краймуэйз».[3] Я рассказал ему, что вы, точно чистопородный пойнтер, подводите нас к новым трактовкам, и его это очень заинтересовало.
— Да, жаль, что я его не застал.
— Дело в том, что Ларри недавно стал владельцем сети магазинов, торгующих похоронными принадлежностями. Только я не думаю, чтобы вы, с вашим практическим опытом и стремлением к точности, смогли оказаться полезным ему. Тут нужен геомант.[4]
— Мы приятно провели вечер, Эрл.
— В самом деле? Всего доброго.
— Всего доброго.
— Всего доброго.
Мы прошли через длинную комнату мимо разбушевавшихся политических страстей, сквозь группу ранних поселенцев, которым завтра уже сам Бог не поможет, осторожно обошли внезапно смолкшую парочку, улыбками прикрывавшую бессильную ярость.
— Куда теперь? — спросила Джорджетт.
— Зайдем куда-нибудь. Только пообедать. Потом, конечно, домой.
Когда мы одевались и я дожидался Джорджетт, я увидел Полин Дэло — она исчезла в ночи с компанией из четырех человек. Покинула эту комнату. Совершенно небрежно. Но я мысленно пригласил ее заходить еще. В любое время.
В такси Джорджетт спросила:
— Джордж, а кто такой геомант?
— Не знаю, Джорджи, Эрл выудил его из самого толстого на свете словаря, записал на манжете, и теперь мы все знаем, почему он наш босс. Напомни, поищу в словаре.
Джордж Страуд-2
Через месяц с небольшим, январским утром я проснулся с мыслями о письме, которое Боб Эспенвелл прислал мне с Гаити. Не знаю, почему я вспомнил об этом письме перед пробуждением. Я получил его много дней тому назад. Боб писал о том, как там тепло, как все легко и просто.
Он сообщил, что Гаити — Черная Республика, и во сне я смеялся над организованным Бобом и мною заговором белых, полных решимости не позволить продать себя и сплавить по реке в «Краймуэйз». И тут я проснулся.
Это было в понедельник утром. На Марбл-роуд. Это был важный понедельник.
Мы с Роем Кордеттом назначили общее собрание сотрудников редакции для обсуждения апрельского номера журнала, удивительное сборище, где каждый может показать свое богатое воображение и вообще все свое «я». Большие часы тикали медленно, а я намного опережал время.
Но в то утро, стоя перед зеркалом в ванной, я был уверен, что седой кустик на моем правом виске отвоевал самое малое еще четверть дюйма. Это обстоятельство пробудило во мне привычное представление о жизненном пути: всякий рождается смертным, а в конце его подкарауливает старческая беспомощность.