— Знаете, «Дженнетт-Донохью» все еще хочет либо купить вас, либо слиться с вами.
Я расхохотался.
— Да, конечно. И я хочу того же. Сколько они за себя хотят?
Карр улыбнулся ледяной улыбкой в знак несогласия. «Черт бы тебя побрал, — подумал я, — что случилось?»
На обеде была какая-то чертова иностранка, произносившая слова с британским акцентом, по имени леди Пирсалл или что-то в этом духе, так она подробно рассказала мне, что не так в моих журналах. Если ей верить, в них все не так. Но ей и в голову не приходило, как далеко я должен был отклоняться от своей линии, чтобы заполучить лучших журналистов и редакторов, широко мыслящих и с богатым воображением. Я прочесывал газеты, журналы, лучшие университеты, я платил самое высокое жалованье, чтобы сколотить самую блестящую группу журналистов из тех, что когда-либо собирались под одной крышей. Она болтала без умолку, и ее адамово яблоко двигалось точь-в-точь как у индюка, по ее мнению, я собирал своих сотрудников по больницам, сумасшедшим домам и исправительным тюрьмам.
Я мог лишь улыбаться на все, что она говорила, но меня никак не располагало к веселью то, что говорили Карр, Биман и, наконец, некий Сэмюэл Лайдон.
— Вы знаете, — сказал он, — не всегда может быть такой же спрос на печатную продукцию высокого класса, какой был раньше. Я получил сведения от распространителей. — (Такое может сказать кто угодно. Кому это неизвестно?) — И я полагаю, мистер Джанот, что должен быть с вами совершенно откровенен.
— Разумеется.
— Так вот, доходы от некоторых ваших основных журналов подвержены каким-то странным колебаниям. Я хочу сказать, они несоизмеримы с колебаниями доходов от других публикаций. — (Я вспомнил, кто он такой. Вице-президент местной организации по распространению печати.) — Хотел бы я знать, есть ли для этого какая-то определенная причина.
Либо колоссальная некомпетентность, либо наглая самоуверенность. «Хотел бы я знать…» Я посмотрел на него, но он не дал себе труда ответить на мой взгляд.
— Возможно, все дело в вашем журнале по астрологии, — сказал Джоффри Бэлак, норовистый, грубый и склонный к притворству малый. Он был кем-то вроде очеркиста. Когда-то я взял его на работу, но то, что он делал, нас не устраивало, и, когда он перешел в другую организацию, я подумал, что все обернулось как нельзя лучше. Сейчас, глядя на него, я никак не мог вспомнить, сам он ушел или его уволил Стив. А может, и я. С воинственным видом он пятерней провел по жиденьким волосам от лба к затылку. — Я никогда не понимал назначение этого журнала.
Я все еще улыбался, но мне это стоило немалого труда.
— Я купил эту маленькую книжку «Звезды» единственно из-за ее названия. Теперь журнал не имеет с астрологией ничего общего. Это почти единственный авторитетный журнал по астрофизике.
— Популярный?
На это не стоило даже отвечать. Так вот кого мы считали проницательным и честным журналистом. А хорошие журналисты стоят дорого, я никогда не жалел на них денег.
Но время шло, и журналисты становились все дороже. Другие издательства, даже совсем иного профиля, всегда были рады пробить брешь в наших кадрах, хотя по отношению друг к другу они такого себе не позволяли. Рекламные агентства, кино, радио делали то же самое, и мы теряли лучших наших сотрудников, которых они сманивали за поистине баснословные суммы. В таких случаях человек, которого мы откопали и выпестовали, чтобы извлечь из него все лучшее и полезное, что было в нем заложено, мог запросто уйти от нас, чтобы писать халтуру для рекламы парфюмерии или речи для какого-нибудь политикана. Эти организации плевали на наши контракты и предлагали такие суммы, что, вздумай мы соревноваться с ними, мы вылетели бы в трубу.
Некоторые из тех, кого не сманивали, вдруг решали писать книги. Или сходили с ума. Впрочем, видит Бог, многие из них для этого и были созданы, и сотрудничество с нами лишь замедлило или отсрочило на какое-то время неизбежный процесс. У нас пока что были лучшие журналисты, каких можно заполучить, и конкуренция лишь заставляла нас быть решительными.
Если «Дженнетт-Донохью» дойдет до того, чтобы предложить двадцать пять тысяч долларов за редактора, красная цена которому пятнадцать тысяч, мы дойдем до тридцати. Если радио предложит пятьдесят тысяч за человека, который нам очень нужен, дойдем до шестидесяти. Но если Голливуд начнет сманивать кого-нибудь из наших корреспондентов и репортеров за миллион — что ж, пускай себе уходит. Злиться бесполезно. Но иногда просто невозможно сдержаться.
Лишь в десять часов — раньше было никак невозможно — я смог уйти. Хватало мне всякой мороки, чтобы еще принимать всерьез это сборище.