Чем ближе я подходил к стойке, тем больше хлама я видел. За стойкой стоял крупный мужчина лет пятидесяти с пристальным, пытливым взглядом. Когда он подошел ко мне, я заметил, что глаза его смотрят на меня, но остаются вроде бы не в фокусе. Он издал какое-то ворчание, слов было не разобрать.
— Пиво, — заказал я.
Заметил, что он немного расплескал пиво, когда поставил кружку передо мной. Лицо его казалось почти свирепым. Очень странный тип, но это не мое дело. Я выполнял свою работу.
— Скажите, а что это у вас за стойкой? Похоже на последствия взрыва в лавке старьевщика.
Несколько секунд он молча оглядывал меня, потом огорченно произнес:
— Мой личный музей.
Так значилось и в моей записке. Несомненно, я попал туда, куда надо.
— Настоящая коллекция, — сказал я. — Не хотите ли выпить?
Не успел я произнести эти слова, как перед ним на стойке появилась бутылка. Шотландское виски, причем из высших сортов. Что ж, это входило в мое задание. Мне-то какая разница, запишу в счет.
Первый стаканчик он уронил, подбирать осколки не стал и в конце концов ухитрился налить другой. Но он не казался пьяным. Просто нервничал.
— Ваше здоровье! — сказал он. Поднял стаканчик, и виски исчезло через пять секунд, наверняка даже быстрей, почти мгновенно. Он поставил стаканчик на стойку и забрал доллар, который я положил перед ним, пока он шумно причмокивал. — Первый сегодня, — сказал он. — Он всегда идет лучше всех, если не считать последнего.
Я потягивал пиво и, когда он выложил сдачу, увидел, что шотландское виски обошлось мне в семьдесят пять центов, и сказал:
— Значит, это ваш личный музей. Что же в нем собрано?
Он обернулся, окинул взглядом свалку, и голос его зазвучал подобрей:
— Все что угодно. Назовите какую-нибудь вещь, и я вам ее покажу. Больше того, каждая из них связана с тем, что случилось со мной или с моими близкими.
— Что-то вроде ископаемых реликвий вашей автобиографии, не так ли?
— Нет, просто мой личный музей. Я шесть раз объехал вокруг света, и мои предки не раз это делали. Больше того. Назовите мне вещь, которую, как вы думаете, я не смогу вам показать, и выпивка нам обоим будет за мой счет.
Фантастика. Я не мог понять, как я вытяну какие-нибудь сведения из этого типа. Он же идиот.
— Ладно, — сказал я, подыгрывая ему. — Покажите мне паровоз.
Он пробормотал себе под нос что-то вроде: «Паровоз? Где же это у нас паровоз?» Затем пошарил рукой за футбольным шлемом, за чучелом птицы, за миской, до краев наполненной иностранными монетами, и еще за какими-то вещицами, которых я не разглядел, а когда обернулся — поставил на стойку игрушечный паровозик.
— Вот вам паровоз, — заявил он, глядя на игрушку и ласково поглаживая ее рукой, потом, наклонившись ко мне, продолжал: — Этот паровозик был моей единственной игрушкой, которая уцелела после знаменитого пожара на Третьей авеню возле трамвайного парка пятьдесят лет тому назад. Я сам вытащил его из огня. Мне тогда было шесть лет. А девять человек обгорели.
Я допил пиво и уставился на него, не в силах понять, то ли он дурачит меня, то ли он не только полупьян, но и полностью не в своем уме. Если это юмор, то очень неуклюжий и по-детски наивный, не пробуждающий во мне никакого интереса. Ну почему мне не досталось заведение Ван-Барта, где можно было бы устроиться поуютней и преспокойно почитывать Толстого, а не вести беседу с шизофреником, смахивающим на убийцу.
— Прекрасно, — сказал я.
— Он еще бегает, — заверил меня Гил, завел паровозик, поставил на стойку, и тот прокатился несколько футов. Остановился, уткнувшись в «Криэйтив». В голосе хозяина слышалась гордость: — Вот видите? Еще бегает.
Господи, это невыносимо! Уж лучше бы мне сидеть в редакции.
Сумасшедший с важным видом водрузил игрушку на место, жужжанье колесиков слышалось, пока не кончился завод, затем он вернулся к стойке и, не говоря ни слова, налил мне пива, а себе шотландского виски. Я еще больше удивился, когда он прокашлялся, прочищая глотку, и с отсутствующим видом посмотрел на меня словно бы в ожидании. Господи Боже, неужели этот тип рассчитывает на бесплатную выпивку за показ любой безделушки? Впрочем, неважно. Я должен как-то расположить его к себе. Когда я заплатил, он сказал уже более дружелюбно:
— Да, сэр. Это один из лучших личных музеев в Нью-Йорке. Хотите увидеть что-нибудь еще?
— У вас, наверно, есть и хрустальный шарик. Или нет?
— Представьте себе, есть. — И он вытащил из-под распятия хрустальный шарик, каким играют дети. — Забавно, но каждый хочет увидеть паровоз, аэроплан или паровой каток, и, как правило, все хотят посмотреть и на хрустальный шарик. Этот я приобрел в Калькутте. Там я зашел к индусскому цыгану, который предсказывал судьбу, он посмотрел в этот шарик и сказал, что мне грозит опасность утонуть. И я сошел с парохода, на котором служил, и пока что устроился на берегу, а не прошло и двух дней, как этот пароход пошел ко дну вместе со всей командой. Тогда я сказал себе: «Святое небо, как долго еще надо мной будет висеть такая опасность?» Раньше-то я ни в грош не ставил подобные вещи, понимаете? Так что я снова пошел к этому цыгану и говорю, что, мол, хотел бы иметь у себя эту безделушку. А он отвечает — на своем языке, разумеется, — что эта вещица хранилась в его роду из поколения в поколение и он не может с ней расстаться.