— Бросьте все, — сказал я Леону. — Задание отменяется.
Леон медленно прошелся взглядом по кабинету, запечатлевая историческую сцену. Когда он снова посмотрел на меня, я кивнул.
— Вы хотите сказать, отпустить всех?
— Всех. У нас большие перемены. Вроде гибели Помпеи.
Вернувшись, я услышал, как Уэйн говорил Хагену:
— …либо парижский филиал, либо венский. Думаю, вы совладаете с любым из них, если захотите.
— Я подумаю, — сказал Хаген.
— Организация прежде всего, — бодро и задушевно говорил Эрл. Он был мертвенно-бледен и казался героем. — Что бы ни случилось, дело необходимо продолжать. Оно важней, чем я, чем любой из нас. Ни за что не хотел бы, чтобы оно пострадало или оказалось под угрозой.
В стороне держался только наш новый менеджер Стейчел. Я подошел к нему.
— Так что же? — спросил я.
— Я знаю, вы хотите побольше денег, — сказал он. — Чего еще вы хотите?
Я понял, что нечего ждать какого бы то ни было улучшения. И сказал:
— Хочу Эмори Мафферсона.
Я подумал, это выведет его из равновесия, так оно и получилось.
— Что? В самом деле хотите Мафферсона?
— Мы хотим обнародовать проект «Субсидируемые Специалисты». Представим его в рисунках. — В глазах Стейчела все еще оставались сомнение и подозрение, но в них начал проглядывать и интерес. — Никто нынче не читает, — продолжал я. — Будущее — за картинками. Пусть Эмори продолжает разрабатывать этот самый проект и подготовит пятицветный альбом на глянцевой бумаге.
— Я подумаю над этим, — пробурчал он. — Посмотрим.
Джордж Страуд-11
Остальная часть дня промелькнула как кинолента, которую то ускоряли, то замедляли. Я позвонил Джорджетт и назначил ей свидание, чтобы вместе пообедать у Ван-Барта. Голос ее звучал необычайно радостно, не знаю почему. Ведь она ничего не знала об этой истории.
Я пояснил, что задание выполнено, и тогда она передала трубку Джорджии. Разговор получился такой:
— Алло, алло! Это ты, Джордж? Говорит Джорджия.
— Да, это я, Джордж. Здравствуй, Джорджия.
— Алло!
— Алло!
— Алло? Алло?
— Ну ладно, мы уже поздоровались.
— Алло, Джордж, ты должен рассказать мне сказку. Как ее звали?
— Клаудия. И ей было пятнадцать лет.
— Шесть.
— Шестнадцать.
— Шесть. Алло? Алло?
— Алло. Да, ей было шесть. И вот что она сделала. Однажды увидела нитку, вылезшую из носового платка, и потянула за нее, тянула, тянула, пока платок не исчез, потом она заметила такую же нитку в свитере, в платье, все тянула да тянула, скоро на ней остались только ее волосы, она и их стала тянуть, и в конце концов от Клаудии осталась только кучка ниток да волос на полу.
— А тогда что она сделала? Алло?
— Тогда она, лежа на полу, посмотрела на стул, на котором раньше сидела, но он был, конечно, пуст. И она спросила: «А где же я?»
Полный успех. Я услышал, как дочь недоверчиво рассмеялась.
— Ну а потом что я сделала? Алло? Алло?
— Потом ты ничего не сделала, — сказал я. — Только с тех пор остерегалась тянуть вылезшие откуда-нибудь нитки.
— Алло? Это все?
— Пока что все.
— До свиданья. Алло?
— Мы уже достаточно говорили «алло», теперь надо говорить только «до свиданья».
— До свиданья, до свиданья, до свиданья.
Затем я позвонил в агентство и заказал два билета на вечернее шоу. После этого, повинуясь неожиданному порыву, позвонил администратору художественной галереи, который прислал нам фотографию с выставки Луиз Паттерсон. Назвался и спросил: «Почем идут теперь картины Паттерсон?»
— Смотря по обстоятельствам, — сказал он. — Вы хотите купить или продать?
— И то, и другое, мне нужна грубая оценка.
— Ну, честно говоря, никто этого не знает. Полагаю, вы имеете в виду недавнюю статью в «Ньюсуэйз»?
— В какой-то мере.
— Хорошо. Там, конечно, допущено преувеличение. Рыночная цена на картины такого художника, как Луиз Паттерсон, постоянно колеблется. Я бы сказал, цена любой ее картины может составлять две-три тысячи долларов. У меня случайно есть несколько ее полотен, и за такую сумму вы можете приобрести какое-нибудь из них.
— А сколько стоит теперь «Иуда»? Я имею в виду ту картину, где изображены две руки. Вы прислали нам ее фотографию.
— Ну, это другое дело. Ее так разрекламировали, что она стоит дороже. Но, к сожалению, ее у меня нет. Видимо, она утрачена.
— Вовсе нет, — сказал я. — Она у меня. Сколько она теперь стоит?
Наступило длительное молчание.