Миссис Дункан вела непримиримую борьбу за воспитание своих детей в любви к красоте, прививала им лютую ненависть к корсетам и всевозможным условностям, а также составленным человеком законам. Она давала уроки игры на фортепиано, вышивала, вязала шарфы и носки.
Но Дунканы все же не вылезали из долгов.
Они всегда запаздывали с квартплатой.
Самые первые воспоминания Айседоры связаны с дурно пахнущими торговцами гастрономическими товарами, мясниками, владельцами земельных участков. Она торговала всякой мелочью, которой снабжала ее мать, она стучалась в двери и предлагала эти товары.
Она помогала тайно выносить через выходящее во двор окно чемоданы, когда у них не было денег, чтобы заплатить за квартиру, тащила их из одного захудалого пансионата в другой, которые им так часто приходилось менять в пригородах Окленда и Сан-Франциско.
Мать и маленькие Дунканы представляли собой клан, Дунканы были против грубого, омерзительного, отталкивающего окружающего мира. Дунканы теперь уже не были ни католиками, ни пресвитерианами, ни квакерами и ни баптистами, они стали артистами.
Совсем еще маленькие детишки разыгрывали театральные представления в пустом амбаре, вызывая большой интерес у всех соседей. Старшая дочь Элизабет давала уроки светских танцев: они были западниками, западниками по натуре, а там, на Западе, повсеместно гремел воинственный будоражащий клич «золотая лихорадка!»; они не стыдились демонстрировать свои таланты на людях.
У Айседоры такие зеленые-зеленые глаза, рыжие волосы и такие красивые руки, лебединая шея. Ей не нравились обычные диктуемые светскими условностями танцы, поэтому она выдумывала свои собственные.
Они переехали в Чикаго. Она танцевала по заказу «Вашингтон пост» в масонском храме «Руф-гарден» за пятьдесят долларов в неделю. Танцевала в клубах. Она поехала к Огастену Дейли, чтобы сказать ему, что она открыла
ТАНЕЦ, танец с большой буквы, а в Нью-Йорке в марлевой пачке танцевала фею в тамошней постановке шекспировской комедии «Сон в летнюю ночь» вместе с Адой Реан.
Вся семья последовала за ней в Нью-Йорк. Они все вместе сняли большой зал в Карнеги-холл, разложили там по углам матрацы, развесили по стенам драпировки и таким образом стали изобретателями типичной грин-виллиджской студии.
Они всегда опережали на шаг местного шерифа, им удавалось умасливать торговцев, и те забывали на время об их просроченных счетах, они храбро сражались с домовладелицей, отказываясь вовремя платить за квартиру, выпрашивали подачки у богатых филистимлян.
Айседора организовывала вечера мелодекламации с Этебертом Невином
танцевала под стихи Омара Хайяма для женских обществ в НьюПорте. Когда сгорел отель «Виндзор» вместе со всеми их чемоданами и узлами, вместе со счетом за жилье длиной с руку, они отправились в Лондон на грузовом судне, перевозившем скот,
чтобы таким образом спастись от заедавшего их материализма родной Америки.
В Лондоне в Британском музее они открыли для себя древних греков;
Танец – греческое изобретение.
В своих муслиновых туниках они танцевали под лондонскими дымоходами, на покрытых сажей и копотью площадях, копировали позы изображенные на античных вазах греков, ходили на лекции, посещали художественные галереи, слушали концерты, смотрели театральные пьесы, мокли под дождем спустя пятьдесят лет после завершения викторианской эпохи.
Назад, к грекам.
Когда их выгоняли из жилища за неуплату, Айседора не унывая тащила весь выводок Дунканов в лучший отель, там снимала целые апартаменты, и тут же, сбиваясь с ног, официанты бежали за омарами с шампанским, за фруктами, сезон для которых еще далеко не наступил; чего не могут позволить себе артисты, Дунканы, Греки;
Лондону девяностых нравилась ее поразительная наглость
В Кенсингтоне и даже в Мэйфере она танцевала на вечеринках в частных домах,
все британцы, включая и принца Эдуарда
восхищались ее красотой эпохи прерафаэлитов
похотливой чисто американской невинностью
ее калифорнийским акцентом.
После Лондона – Париж во время самой большой Всемирной выставки девятнадцатого века. Она танцевала с Лойе Фуллер. Она все еще была девственницей, такой робкой, что не осмелилась ответить на заигрывания Родена, этого великого скульптора, и ее просто поражало необычное поведение кружка Лойе Фуллер с чокнутыми красотками-извращенками. Все Дунканы были вегетарианцами, вульгарность мужчин вызывала У них сильное подозрение, как, собственно, и материализм.
Раймонд всех их обеспечивал балетными туфлями.
Айседора в обществе матери и своего брата Раймонда объехала всю Европу в своих балетных туфлях, с повязкой на голове и в греческой тунике,
останавливаясь в лучших отелях, выбирая для себя естественную настоящую греческую жизнь под шуршание стопки неоплаченных счетов.
Айседора дала первый свой сольный концерт в Будапеште; теперь она уже дива, у нее была любовная связь с ведущим актером; в Мюнхене восторженные студенты выпрягли лошадей из ее кареты и потащили ее сами, на своем горбу. Повсюду – только цветы, радушные рукопожатия, ужины с шампанским. В Берлине все сходили по ней с ума.
На деньги, заработанные в Германии, она повезла весь клан Дунканов в Грецию. Они прибыли туда на рыбацкой шхуне с Итаки. Все они фотографировались на фоне Парфенона, танцевали в театре Диониса, учили уличных мальчишек петь, исполнять античный хор из «Мольбы» и даже затеяли строительство храма для жилья на горе, с которой открывался превосходный, вид на развалины древних Афин, но там не оказалось воды, и у них кончились деньги, и храм так и не был воздвигнут, посему им пришлось жить в отеле «Англетер», но и там вскоре появился неоплаченный счет. Когда иссякли кредиты, они повезли свой хор в Берлин, где поставили «Мольбу» на. древнегреческом. Когда ее величество увидела Айседору в просторном греческом платье-пеплуме, которая бодро шагала во главе строя греческих мальчишек в греческих туниках по Тиргартену, ее лошадь встала на дыбы и сбросила с себя кайзерину, супругу короля.
Айседора вошла в моду.
Она приехала в Санкт-Петербург в 1905 году в тот день, когда вечером хоронили жертвы расстрела демонстрации, состоявшейся перед Зимним дворцом девятого января. Это произвело на нее гнетущее впечатление. Она была американка, американка до мозга костей, как Уолт Уитмен, и правители этого мира, не останавливавшиеся перед убийством, были ей чужды, нет, это не ее люди, ее люди – это те, кто принимал участие в похоронной процессии; артисты никогда не станут на сторону тех, у кого в руках пулеметы; она была американкой в греческой тунике; она служила своему народу.
В Санкт-Петербурге, который все еще находился под сильным влиянием балета восемнадцатого века при французском дворе Короля-Солнца, власти сочли ее танцы непристойными и опасными.
В Германии она основала свою школу танца с помощью сестры Элизабет, которая улаживала все организационные дела, и там у нее родился ребенок от Гордона Грейга.
Она с триумфом возвратилась в Америку, о котором всегда мечтала, и опустошала карманы богатых филистимлян во время своего продолжительного турне; ее поклонников постоянно укоряли, притесняли за то, что они носят греческие туники; нет, в Америке она не нашла свободного искусства.
Она вернулась в Париж и теперь взлетела на самую вершину. Искусство там означало – Айседора. На похоронах князя де Полиньяка она встретилась с пришедшим из легенды миллионером (король среди производителей швейных машинок), который станет ее опорой и будет финансировать ее школу. Она отправилась в путешествие с ним на его яхте (Что бы ни делала Айседора – это, несомненно, Искусство)
чтобы станцевать в Храме Пестума
только для него одного,
но пошел дождь и все музыканты вымокли до нитки. Тогда они все напились забыв о танцах.