Чарли промолчал.
– Послушай, Джим, – наконец сказал он, – я не знаю, что им нужно сказать. Уволь меня, ради Бога! – произнес он чуть слышно, когда они снова сели в машину.
Джим нажал на стартер.
– Ну а что скажешь по поводу своего участия в моем деле, Чарли? Судя по всему, дельце будет весьма выгодным, могу тебя в этом заверить.
– Очень любезно с твоей стороны, Джим. Может, мне все же прежде стоит обмозговать это. Как думаешь?
Подъехав к дому, они пошли посмотреть на новый торговый зал, который Джим перестроил из гаража на месте бывшего здесь в давние времена извозчичьего двора, сразу за домом старика Фогеля. В автомобильном салоне – большая витрина из зеркального стекла с косо написанной большими голубыми буквами фамилией «Форд». Внутри стоял новенький, с иголочки, весь сияющий, надраенный автомобиль. На полу – зеленый ковер, в углу – письменный стол, обшитый фанерой красного дерева, и выдвигающийся на никелированной полочке телефонный аппарат, в другом углу искусственная пальма в замысловатой жардиньерке.
– В ногах правды нет, Чарли, – сказал Джим, указывая на вертящийся стул и вытаскивая из ящика коробку сигар. – Посидим здесь немного, поворчим.
Чарли сел, выудил из коробки сигару.
Джим стоял у радиатора, засунув большие пальцы рук в проймы жилетки.
– Ну что, малыш? Не так уж плохо, что скажешь?
– Неплохо, конечно, неплохо, Джим.
Раскурив сигару, Джим немного прошелся по салону.
– Но мне этого мало, – снова начал брат. – Мне нужно куда больший новый автомобильный салон в даун-тауне. Здесь когда-то был центр города. Но теперь тю-тю, поминай как звали!
Чарли проворчал что-то невразумительное, попыхивая сигарой. Джим прохаживался рядом, не спуская с него глаз. Два шага вперед – два назад.
– С твоими связями в Американском легионе и в авиации, ну и со всем этим прочим детским вздором, мы с тобой будем на коне. У всех остальных дилеров Форда в округе – немецкие имена.
– Брось это, Джим! Не умею я разговаривать с журналистами.
Джим покраснел, нахмурившись, сел на край письменного стола.
– Но ведь ты со своей стороны должен что-то сделать… Для чего я беру тебя в свое дело, как ты думаешь? Совсем не за твои красивые голубые глазки, младший братец.
Чарли встал со стула.
– Джим, пойми, я не собираюсь вступать в твое дело. Я уже подписал контракт в связи с предложением, сделанным мне моим старым командиром по авиации.
– Ну, лет этак через двадцать будешь разглагольствовать передо мной об авиации. А пока от нее нет никакой практической пользы.
– Не скажи! У нас с ним есть пара трюков, как у фокусников… полет на Луну…
– Ну, хватит болтать! – Джим вскочил на ноги. – Не думаешь ли ты, что можешь всю зиму слоняться без дела по моему дому только потому, что ты герой войны? Если у тебя такие намерения, то советую придумать что-нибудь получше!
Чарли захохотал. Подойдя к нему, Джим вкрадчивым, ласковым жестом обнял его за плечи.
– Послушай, эти коршуны через несколько минут прилетят сюда. Будь пай-мальчиком, надень военную форму, повесь на грудь медали. Дай нам воспользоваться такой благоприятной возможностью!
Чарли с минуту пристально разглядывал пепел на кончике своей сигары.
– Ну а кто мне даст такую возможность? – спросил он. – Подумать только! Я не провел еще и пяти часов в доме, а ты уже меня запрягаешь точно так, как тогда, когда я здесь вкалывал…
Джим весь аж затрясся – верный признак того, что он теряет самообладание.
– Ну, тебе решать, как поступать! – резко, отчетливо бросил он.
Чарли вдруг захотелось хорошенько, от всей души двинуть его по его противной узкой челюсти.
– Если бы не умирающая мама, ты не стал бы заводить весь этот разговор, – тихо сказал он.
С минуту Джим молчал. На его лбу расправились морщины. С серьезным видом он покачивал головой.
– Ты, наверное, прав, Чарли, тебе, конечно, сподручнее торчать здесь. Ну, если это тебе доставляет удовольствие…
Чарли, бросив наполовину выкуренную сигару в медную пепельницу, быстро вышел. Джим даже не успел его остановить.
Все уже кончали ужинать, когда Чарли вернулся. Его тарелка с едой стояла на месте. Все молчали, говорил только один старик Фогель.
– А мы-то подумали, что эти летчики не только летают в воздухе, но еще им же и питаются, – сострил он и первым звонко засмеялся.
Никто не последовал его примеру. Джим поднялся и вышел из столовой. Проглотив наскоро остывший ужин, Чарли, сославшись на одолевшую его усталость, пошел к себе спать.
Чарли жил в доме брата, а на дворе нудно тянул ноябрь. Наступил День благодарения, за ним подоспело и Рождество. Состояние матери не улучшалось. Каждый день он приходил к ней в больницу на пять – десять минут. Она всегда, несмотря на болезнь, казалась бодрой и веселой. Как все же невыносимо выслушивать ее причитания по поводу доброты и милосердия Господа, ее заверения в том, что скоро, вот-вот, она выздоровеет. Сколько он ни пытался заставить ее поговорить о чем-нибудь другом, например о Фарго или о старой Лиззи, о бывших днях, проведенных в ее пансионе, ничего не получалось. Она почти уже ничего не помнила об этом времени, разве что несколько проповедей, которые слышала в церкви. Он выходил из больницы, чувствуя себя совершенно разбитым, слабым, покачиваясь, будто ему нанесли удар в челюсть. Все остальное время он проводил в общественной библиотеке, читая книги о двигателях внутреннего сгорания, или выполнял случайную работу в гараже Джима, где он вкалывал, когда был еще почти ребенком.
Однажды вечером после Нового года Чарли отправился на бал в Миннеаполис с парой своих приятелей. В большом зале было очень шумно, и повсюду раскачивались бумажные фонарики. Он слонялся по залу, прокладывая извилистый путь между парами, ожидающими следующего танца, когда вдруг задержал свой взор на чьем-то девичьем тонком лице со знакомыми голубыми глазами. Он хотел было сделать вид, что не заметил ее, но было уже поздно.
– Хэлло, Эмиска, – сказал он, стараясь казаться как можно более равнодушным.
– Чарли… Боже мой! – воскликнула с удивлением девушка.
Ему показалось, что еще мгновение – и она упадет в обморок прямо перед ним.
– Может, потанцуем? – предложил он.
Она просто бросилась в его объятия. Они довольно долго танцевали, не произнося ни слова. Какой же толстый слой румян у нее на щеках, какие неприятные духи! Ему явно не нравился их запах.
После танца они сели вдвоем в уголочке. Оказывается, она еще не замужем. Работает в универсальном магазине. Нет, больше она не живет дома с родителями, снимает квартиру пополам с подругой. Он обязательно должен ее навестить. Все будет так, как и прежде, в старые добрые времена. Пусть даст ей свой номер телефона. Непременно. Судя по всему, она полагала, что он давно уже остепенился после всех этих француженок, которые наверняка у него были. А если он еще получит выходное пособие, то Андерсоны быстро пойдут в гору и очень скоро забудут о своих старых друзьях. Голос Эмиски уже переходил в визг, к тому же ему не нравилась ее привычка все время постукивать кулачком по его колену.
Чарли понял, что долго ему ее компании не вынести. Сославшись на сильную головную боль, он уехал домой без своих приятелей. Ему не хотелось их ждать. Все равно вечер теперь испорчен. Он возвращался домой на городском трамвае. Было ужасно холодно. Давно нужно было уйти из этого шумного притона. У него на самом деле разболелась голова, и он сильно озяб.
На следующее утро он слег с температурой. Болезнь стала для него, как это ни странно, облегчением. Хедвиг принесла ему кучу детективных рассказов, а тетушка Гартман суетилась вокруг него, таскала горячий пунш и взбитые яйца с сахаром и ромом, и ему было абсолютно нечего делать – лежи себе и читай!
Когда он выздоровел и встал на ноги, то прежде всего пошел в больницу к матери. Ей сделали еще одну операцию, правда, не совсем удачно. В палате было темно, и она никак не могла вспомнить, когда она видела его, своего Чарли, в последний раз. Ей казалось, что она находится в своем доме в Фарго и что он только что приехал к ней с юга. Она цепко держалась за его руку и постоянно повторяла: