Слабо защищаясь от его нападения, Тереза подняла руки.
— Может, так и было, но и у меня кончилась стипендия. Я ее всю потратила на серебристые тени для глаз. Мне казалось, что так я буду похожа на Сюзи Кватро.
— Ты была гораздо симпатичнее Сюзи Кватро, — прошептал он.
Род поднял ее со стула, будто она совсем ничего не весила, и одним ловким движением отнес к камину и легко опустил на ковер. Когда оба перестали смеяться, Род принялся гладить ее лицо с нежностью, от которой она расплакалась.
— А слезы от чего? — спросил Род.
Тереза глубоко задышала, чтобы не испортить пудру и румяна.
— Не понимаю, почему ты меня так сильно любишь.
Род крепко обнимал ее.
— Все очень просто. Я люблю тебя за то же, за что любил, когда тебе было девятнадцать. Ты умная, смешная, грубая, сумасбродная, любящая, добрая и…
— Но не красивая.
Род отпустил ее и поднялся.
— Только не надо снова об этом.
Тереза попыталась загладить вину. Она вскочила и обвила его сзади руками вокруг пояса.
— Прости, дорогой. Я не собиралась начинать. Просто…
Род повернулся и сердито посмотрел на нее.
— Просто все дело в том, что если я двадцать раз в день не буду говорить тебе, что ты прекрасна и сексуальна, значит, я не люблю тебя и у меня явно интрижка с какой-то воображаемой тощей пигалицей.
Он убрал руки Терезы с пояса и налил себе виски.
Тереза бросилась к нему и уткнулась лицом ему в грудь. Он не сделал ни малейшего движения, чтобы коснуться ее. Его холодность убивала ее.
— Прости меня, прошу тебя. Обещаю, больше никогда не буду этого делать. Никогда не буду об этом говорить. Честное слово, я попробую.
Род издал вздох разочарования, который внушил его жене страх. Он смотрел на нее недоверчиво.
— Нет, ты и пробовать не станешь. Знаешь, все произойдет само собой. В конце концов ты измучишь меня, и я скажу то, что ты хочешь от меня услышать. И скажу это в гневе. Я скажу неправду, но ты ей поверишь. А я скажу, и все тут. И конец. Почти двадцать лет брака.
Он перевел дыхание и смягчился, увидев выражение полного отчаяния на лице своей жены, которую он так любил.
— Терри, я люблю тебя. Для меня ты всегда будешь красивой молодой девчонкой, которую я встретил в Брайтоне. Я вижу только тебя и только тебя люблю.
Он обнял ее, и она прильнула к нему точно спасательный пояс. Такие прекрасные слова, но она услышала только два: «Для меня». Она понимала, что они означают. Они означают, что, пожалуй, только он один находит ее красивой. Эти слова подтверждают то, что она безобразна на взгляд любого нормального человека, не обремененного предельной преданностью и добротой.
Они долго стояли обнявшись, и каждый думал о своем.
«Всех с Рождеством», — пели музыканты группы «Slade» без намека на иронию.
В квартире Гейл Бэтхерст был рождественский вечер.
Из новомодной стереоустановки разливался волшебный голос Джесси Норман. Наевшись до отвала, Гейл расхаживала по квартире, полной ненужных украшений. Повсюду валялись пакетики из-под орешков. Гейл облачалась в одежды. В индийском халате с изображением богинь плодородия она прекрасно вписывалась в окружающую обстановку. Все стены были густо покрыты картинками тучных обнаженных женщин. Дешевые портьеры свисали над плохо сочетающейся с ними антикварной мебелью, а китайские ковры с замысловатым рисунком едва прикрывали плиточный пол терракотового цвета, напоминавший об игре в «классики».
Где-то в квартире слили воду в туалете, и вторая женщина проковыляла в шлепанцах по коридору в сторону гостиной.
— Что стоишь стеной, подвинься.
Гейл нетрезвым взглядом посмотрела на интервента поверх стакана с портвейном.
— Поищи себе другое место, старая кляча, — бодрым голосом ответила она своей приятельнице.
Эмма Лэмминг изящно опустилась в шезлонг, точно героиня Джейн Остин, и сделала это не столько из чувства собственного достоинства, сколько затем, чтобы не держать на ногах ужин. Когда она растянулась, ее тело свесилось по краям расшитой узорами лежанки. Посторонний изумился бы, увидев такую массу, ибо Эмма с огромным тщанием прятала все лишнее под очень дорогой одеждой.
Эмме было двадцать девять лет, и она никогда не простирала интересы за пределы своей тучности. В ее собственной жизни не было ничего такого, что не зависело бы от ее комплекции. А началось все рано.
Она явилась в этот мир одиннадцати фунтов десяти унций веса. У нее все в семье были большими. Вину за это списывали на гены, и Эмма тоже с радостью придерживалась этого объяснения, пока не стала бывать на обедах в домах подружек и не узнала, что не все готовят так же, как ее мамочка. Она думала, что это обычное дело — есть каждый вечер пироги или что-нибудь жареное вместе с ломтями хлеба толщиной со ступеньку и кусками масла, способными закупорить любую артерию. Она думала, что картошка бывает только в виде чипсов, а оказывается, есть люди, которые питаются овощами. Некоторые едят мясо без пирожных. Некоторые прекращают есть, насытившись. Некоторые едят только три раза в день.