— Это не так, Гейл. Зря ты так агрессивно ко всему этому относишься. Разве ты не понимаешь, что появление «Перрико» в ТФБП — это дань твоему умению привести нас к стабильности, которая отличает нас от всех других женщин с лишним весом.
— Здесь не произносят слова «лишний вес»! — завопила Гейл. — И прекрати относиться ко мне свысока! Если ты и похудела, то это не значит, что ты лучше меня. Да и зачем это ты сюда опять пришла? Чтобы позлорадствовать? Покрасоваться своими тощими ляжками и пощеголять строением кости? Да ты, наверное, тыщу лет потратила на то, чтобы выбрать одежду, в которой ты похожа на драматическую актрису!
Марина была ошеломлена этой вспышкой. Несмотря на то, что эти слова больше говорили о Гейл, нежели о ней самой, она чувствовала себя уязвленной. Ее будто выставили напоказ. Как такое могло случиться? — думала она. Почему теперь мне достается больше ран, прямых оскорблений и негодования, чем это было тогда, когда я была толще? Думаю, я чувствовала себя более счастливой, когда люди говорили за моей спиной и я могла притвориться, что не совсем расслышала смешки. И тут началась игра. Правда, ведется она несправедливо.
— Гейл, я и не пытаюсь делать вид, будто я лучше тебя, и прости, если у тебя создалось впечатление…
— Ну вот, опять кидаешь подачку с барского плеча!
— Ради Бога, послушай же меня всего одну минуту. Если бы ты только перестала участвовать в битве, которой не существует, ты бы поняла, что между нами сейчас столько же общего, сколько было раньше. Больше того, опыт двух последних месяцев еще более укрепил меня в убеждениях, которые я позаимствовала у тебя и, — она подняла руку, чтобы не дать Гейл возможности повторить обвинение в том, будто Марина «воспринимает ее свысока», — и в ТФБП я сегодня пришла потому, что мне по-прежнему нужна твоя поддержка. Да мне она нужна больше, чем когда-либо. Так много всего происходит, чего я не понимаю, и мне некуда идти, не у кого просить помощи, чтобы справиться со всем этим. Только сюда я и могу прийти.
Гейл выслушала всю речь, после чего принялась по-матерински душить Марину в чересчур крепких, но дружеских объятиях.
— Не понимаю. Что значит «не могла дать себе волю»?
Этот правомерный вопрос исходил от одной из вновь пришедших женщин (которая, узнав, что вакансий на участие в эксперименте «Перрико» больше нет, постаралась не обнаружить своего разочарования).
Марина принялась с трудом подыскивать слова для описания испытанного ею странного ощущения.
— Это все равно, как если бы оборвалась связь между частью моего мозга, которая отчаянно посылает сообщение: «Ешь!» — и ртом. Я смотрю на еду. На всю эту обильную, ужасную и жирную еду. Вот она передо мной. Настраиваюсь соответствующим образом. Нахожу радиостанцию, которая беспрерывно крутит хиты семидесятых. Включаю тот канал, по которому показывают комедию «Шаткие оплоты», и приглушаю звук. Выключаю лишний свет и раздвигаю занавески. Ставлю самый удобный стул рядом с окном, чтобы видны были очертания Манхэттена, и придвигаю поближе стол со всей этой едой.
Ей показалось, что у окруживших ее бедных женщин вот-вот закапает слюна с подбородка.
— И? — не выдержала Гейл.
— И… ничего. Я взяла «Туинки», это что-то вроде сладкой булочки, посмотрела на нее, а потом… положила на место. Дело не в том, что мне не хотелось ее съесть. Просто я не могла себя заставить сделать это. Я не была ни голодна, ни сыта, просто не могла сосредоточиться на еде. Еда казалась неуместной. То есть в ней не было необходимости.
И повезло же тебе, с возмущением подумали ее слушательницы, которые так и не поняли, в чем проблема.
— Моя проблема, — сказала Марина, — в том, что все мои проблемы остаются прежними, а у меня больше нет сил справляться с ними. Вот в чем моя проблема.
ГЛАВА 11
Весь июнь приемная «Перрико» являла собою красочное зрелище. Взвешивание внушало скорее оптимизм, нежели страх, и женщины впервые в жизни радовались приходу лета. Жара более не угнетала их. Теперь они могли носить одежду с короткими рукавами, не страшась полностью обнажить руки. Теперь они носили юбки без колготок, а при ходьбе ноги не терлись одна о другую, что раньше вызывало появление ноющих, незаживающих ран.
Выбор ткани был выражением их новой свободы. Теперь они предпочитали вертикальные полосы и набивную ткань с крупными рисунками, останавливали свой выбор (подумать только!) на лайкре и джинсовой ткани, а цвета полюбили белые и пастельные.