– В эти дни очень важно молитвы по усопшему читать, – объяснила она, убирая брошюру в карман. – Чтобы облегчить его участь. Сейчас все решается.
На сортировочной перецепляли вагоны.
Из-за оградки чуть ниже по склону ветер вытолкал пустой полиэтиленовый пакет. Пакет поскакал, покружился и пропал.
– Если хранишь на него обиду какую-нибудь, – сказала Маша и слегка качнула сцепленными у живота руками в сторону могилы, – нужно бы простить. И помолиться.
Люся кивнула. Ее просили сделать что-то для Леши. Кинулась искать по закоулкам – не завалялась ли какая обида. Леша лежал под этим холмиком, под лентами и цветами. Вот и табличка. Черным по белому: Алексей Леонтьевич Поздняков, две даты, трехзначный номер участка.
– Маш, я не знала, что ты… – Можно было не договаривать, и так понятно: что ты стала такой религиозной.
Маша подняла с земли сброшенные ветром цветы, положила поверх венков, придавила камешком.
– Идем, – сказала она, обтирая платком испачканные пальцы. – Помянем.
На подошвы ее калош налипли комья. И на подошвы Люсиных сапог налипли. Вернутся, закидают грязью брусчатку во дворе.
Ольга разлила суп, воткнула ложку в горку пшеничной кутьи с изюмом.
– Бери, вот, сначала, – Маша подвинула пиалу с кутьей.
Люся съела три ложки. Это она знала: полагается три ложки.
Передала пиалу Ольге.
После кутьи принялись за суп.
– Мы без спиртного, – сказала Маша. – Компот. Если хочешь, тебе налью.
Вина бы Люся выпила. Но что-то подсказывало, что лучше отказаться.
– Я и после похорон ничего не ставила. Посоветовалась с батюшкой. Он сказал, не запрещается, на ваше усмотрение. Главное, чтобы не напивались до непотребства. Но если можете, говорит, совсем без алкоголя, то это лучше. Усопшему наши молитвы нужны, а не пьянка. Я решила, лучше тогда совсем без ничего. Для Леши там сейчас каждая мелочь важна. А как его родня выпивает, мы знаем.
Только тут Люся спохватилась:
– Маш, а где они? Отец Лешин, дядьки, братья.
Маша усмехнулась:
– Ну, так где… Они ж обиженные. Я ж говорю, на поминках не наливала. Они потом, конечно, сами… – Шлепнула себя по горлу. – Я слышала, как ночью от свекра расходились. – Помолчала. – Намекает, что хорошо бы мне съехать отсюда. Мол, Леша дом на свои строил, родня, мол, помогала. – Скрестила руки на груди, вздохнула, откидываясь на спинку. – А я, значит, не родня.
– Леонтий Катю вчера о чем-то расспрашивал. – заговорила Ольга; голос сочный, совсем не подходивший к тусклой внешности. – Если хочешь, я поговорю с ней, когда придет.
– Да ну… – Маша поморщилась. – О чем говорить. Рисуется – какой он примерный дедушка.
Этой стороной Машиной жизни Люся никогда не интересовалась. Считала, все в порядке. Интересоваться специально родственниками Леши – как-то и в голову не приходило. Она и видела-то их несколько раз. Нечем было интересоваться. Отец работал на комбикормовом. Попивал, спьяну буянил, гонял жену, та иногда вызывала на помощь Лешу. Умерла давно – Катя в первый класс пошла. Мотоцикл у Леонтия был громкий. Леша, бывало, услышит, говорит: «О, это наш пепелац пофигачил». На рыбалку ездил. У Леши часто рыба бывала вяленая, ели под пиво. Новую Машкину свекровь Аллу – Леонтий женился на вдове из соседнего переулка – Люся и вовсе не видела. Дядьки, двоюродные братья – про них не запомнила ничего. Страшно сказать: не узнала бы, доведись повстречать на улице. Всему этому Леша был чужой. Сделал себя сам, вытащил себя из Платоновки, как барон Мюнхгаузен, за косичку.
– Люсь, пойдем завтра в церковь, ладно? – Маша сдвинула платок ближе к затылку.
– Конечно.
Ольга тем временем принялась убирать со стола тарелки из-под супа.
– Помочь? – повернулась к ней Маша.
Та отмахнулась в ответ: сиди, я сама.
Маша продолжила:
– Закажи от себя панихиду. Помолись за упокой. Но перед тем хорошо бы службу отстоять. Причаститься.
– Да-да, обязательно. Все, что нужно.