8
Разорен
Храм Дендур, египетский монумент в миниатюре, размером с мавзолей железнодорожного миллионера, находился в собственном большом и строгом зале в задней части лабиринта галерей музея Метрополитен, там, где огромная наклонная стена из стеклянных панелей выходит внутрь Центрального парка. В это время дня на ней можно увидеть прекрасную размытую картину с бледно-лиловым небом и нежно-зеленой листвой, похожую на фрагмент работы Чайлда Хассама. Сам зал, который можно было бы назвать помпезным, был украшен апельсиновыми деревьями в кадках с развешенными на них новогодними гирляндами маленьких лампочек. Множество временных помостов отходило от главного гранитного подиума, служившего опорой миниатюрному храму. По подиуму медленной походкой в двух направлениях ходили модели в одеждах времен Наполеона, обстреливаемые пульсировавшими лазерными лучами и освещаемые огнями диско. Хриплые звуки музыки в стиле техно-поп рикошетом отскакивали от стен зала подобно острым бритвам, выпущенным из обреза. Официанты, одетые гусарами, в отделанных тесьмой ментиках и киверах из искусственного медвежьего меха разносили на подносах шампанское и аппетитные легкие закуски. Половина из присутствовавших лиц была знакома по страницам светской хроники журнала «Венити фейр» и разделу «Образ жизни» воскресного номера «Нью-Йорк таймс». Этот зал всегда казался одновременно зловеще полупустым и заполненным до отказа, что вызывало клаустрофобию.
— Ну конечно, это моя дорогая Мэгги Дарлинг! — воскликнул Лоренс Хэйворд, пробиваясь сквозь толпу Трампов, Крэвисов и Перельманов.
Мэгги была удивлена: в последний раз, когда она видела Хэйворда, несколько месяцев назад у себя на ужине, он выглядел худым аскетом, но за это время положительно пополнел. Его хромота от «боевого ранения» превратилась в походку вразвалочку.
— Как вы поживаете, прекрасное создание? — спросил он.
— Очень хорошо, спасибо, Лоренс, — ответила она, заметив, как он украдкой стащил маленький гужер с подноса проходившего мимо официанта.
— Вы умеете готовить эти вещи? — поинтересовался он.
— Это проще пирога. — Ей пришлось почти кричать, чтобы Хэйворд услышал ее в шуме, стоявшем вокруг.
— Нет, это скорее пирожки с сыром, — сказал Хэйворд.
— Я имела в виду, что мы постоянно их готовим.
— Может быть, вы как-нибудь посвятите меня в тайны мастерства?
— Вы хотите научиться готовить?
— Я все больше интересуюсь, и это только благодаря вам.
— Честное слово?
— Да. Благодаря тому… откровению на вашем рождественском приеме, когда вы положили мне в рот жареную устрицу. До этого все ограничивалось для меня механическим перевариванием. Вы открыли для меня новый мир.
— Ну надо же, — сказала Мэгги, искренне пытаясь поверить в то, что Хэйворд исправился и что у него какие-то неприятности, которые он пытается скрыть за цветистыми фразами.
— Я что-то там читал о вас в «Пипл», — сказал Хэйворд.
— Мерзкая стряпня!
— Не обижайтесь. Я на самом деле не прочел заметку. Невнимательно прочел. А где сегодня этот англичанин?
— А мы не можем сменить тему разговора?
— Мы можем поговорить о вашем бывшем муже.
— Он не совсем еще бывший.
— Неужели? — удивился Хэйворд. — Вы в конце концов помирились?
— О боже, совсем нет. Отчего вы так думаете?
— Ну, после того как Кеннет вылетел с биржи, полагаю, он должен был приползти назад, умоляя накормить и приютить его.
— Извините. Что значит «вылетел с биржи»?
— После того как он проиграл.
— Что значит «проиграл»? — спросила Мэгги уже не просто из любопытства, а озабоченно.
— Ну, я хотел сказать, лишился всего.
— Я видела его только сегодня в полдень, — сказала Мэгги. — У него сложный период, это точно, но он не похож на сумасшедшего. Как обычно, не более того. Когда он не на наркотиках.
— Я говорю не о его рассудке. — Хэйворд наклонился поближе, чтобы сказать это ей на ухо, так как музыкальный номер, который сейчас исполняли, набирал силу в какофонии визжащих синтезаторов. — Я говорю о его деньгах.