Она несколько раз справлялась о состоянии Регги у дежурной медсестры, но у них не было никаких новых данных. После часа такого сидения, проголодавшись и не найдя чем занять себя кроме чтения нескольких очень старых и замусоленных женских журналов, она направилась в больничный кафетерий, где ей снова пришлось сесть под мощной флуоресцентной лампой. Она взяла кусок засохшей серо-зеленой овощной лазаньи и кусок резинового шоколадного торта. На вкус только молоко напоминало настоящую пищу. Когда она вернулась в комнату для посетителей отделения скорой помощи, там уже произошла смена дежурства. Медсестрам ночной смены понадобилось двадцать минут, чтобы узнать, в какой палате находился Регги. Разрешение посетить его было получено только после того, как Мэгги удалось убедить их в том, что Регги — ее сын.
Он очень мирно спал, лежа на спине, в руку его была вставлена игла капельницы с глюкозой. Сестра, заглянув в историю болезни Регги, сообщила Мэгги о том, что ему прочистили желудок, что уровень ресторила и алкоголя в крови не представляет опасности для жизни и что завтра до обеда его отпустят домой.
— Это была несерьезная попытка самоубийства, — заявила она с нескрываемым пренебрежением, захлопнула историю болезни и вышла.
12
Пациент
Так случилось, что своим сухим кашлем Регги разбудил ее. Шея у Мэгги ныла от сна на изношенном больничном кресле в стиле датского модерна. За окном вставала заря цвета корпии. Их взгляды встретились.
— Это ты? — прохрипел Регги.
— Конечно, это я.
— Какого черта они позвали именно тебя?
— Никто меня не звал. Я тебя нашла.
— О боже.
— Для чего все это? Чтобы мне было еще хуже?
Регги отвернулся. Она услышала, как он по-детски жалобно захныкал.
— Ну, мне плохо. Я ужасно чувствую себя. Видишь, ты добился, чего хотел.
— У меня ничего не вышло, — зарыдал он.
— Ой, прекрати. Мне сказали, того, что ты принял, было недостаточно, даже чтобы убить резиновую уточку. — Мэгги была в ужасе от своей собственной злости. Все унижения и неурядицы последних месяцев неожиданно выплеснулись наружу, обрушившись на Регги, словно цунами. — И что еще хуже, твоя предсмертная записка была неграмотной!
Регги прекратил хныкать, холодно взглянул ей в глаза и сказал:
— Я занимаюсь изобразительным искусством, а не чертовым писательством. Думаю, что ты была бы довольна, если бы я оставил пачку симпатичных желатино-серебряных фотографий.
— Я скажу, чему бы я была рада: прекрати вести себя по-детски и возвращайся к съемкам для книги. И прекрати притворяться, что ты хотел оставить этот мир, дурачок ты этакий. Мне сказали, что ты принял около пяти таблеток и что это эквивалент «Маргариты».
— Мне не хотелось устраивать кошмара.
— Ты думаешь, если принять дозу поменьше, труп будет выглядеть не так страшно? Никогда не слышала ничего более идиотского.
— Ох, оставь меня в покое. Я тебя просто ненавижу.
— Я не оставлю тебя в покое до тех пор, пока ты не поклянешься вернуться к этой съемке. Я спасла тебе жизнь. Ты мне обязан.
— Ты не спасала мне жизнь. Просто я мало принял этого лекарства, настолько мало, что этим невозможно было убить даже резиновую уточку, помнишь?
— Также скажи мне, ради чего я всю ночь провела в этом кресле? — в ответ ему закричала Мэгги.
— Может быть, потому, что ты — долбаная святая? Откуда, черт возьми, мне знать?
— Нет, потому что ты хотел наказать меня, ты, маленькое злобное дерьмо.
— Мне не нужно тебя наказывать! Для тебя уже достаточное наказание быть тем, кто ты есть.
— И быть обязанной спасать такие несчастные, самовлюбленные, захудалые куски дерьма вроде тебя.
— Убирайся!
— Возвращайся к работе!
— Я лучше сдохну.
— Кишка тонка!
— Это ты так думаешь!
— Да пошел ты!
— Да пошла ты сама и поцелуй мою китайскую задницу!
Медсестра просто ворвалась в палату. Это была стройная, довольно привлекательная афроамериканка средних лет. По ее испепеляющему высокомерному взгляду можно было судить, что она не потерпит никаких глупостей, и враждующие стороны моментально умолкли. В руках она держала небольшой полиэтиленовый пакет для мусора.