______________
- Гриш, помоги замок расстегнуть, - она поднимает тяжелую копну волос от шеи.
Плавно расходится "молния", Григорий двигает ткань вперед, и платье сползает вниз, чуть задержавшись об эффектные округлости, затянутые кремовым атласом и кружевом. Люся оборачивается к нему лицом, отпустив на волю волосы.
- Ого... почему я не видел этого на тебе раньше?
- Потому что на это позволено смотреть только законному супругу.
- Знаешь, - проводя пальцем там, где заканчивается кремовое кружево и начинается гладкая упругая плоть, - только ради этого стоило жениться.
______________
- Ну, вот, - Фаина Семеновна со вздохом протирает и без того чистый кухонный стол, - одну к делу пристроили. Теперь можно и о второй подумать.
- Второй? - смеется Антонина. - Мама, я о тебе чего-то не знаю? У тебя две внучки?
- У меня дочь незамужняя.
- Я разведенная, - поправляет Антонина мать. - И потом, я уже вышла из призывного возраста. Да и не хочется. Привыкла я одна.
- Привыкла она! - фыркает Фаина Семеновна. - А о других подумать? Так и будешь ему только пироги таскать?
Тоня мгновенно грустнеет.
- Мам, он к себе не подпускает. Ты же знаешь - гордый. И жизнью битый. Помнишь, его жена бросила после того, как он...
- Тем более! Хватит Валентину бобылем жить. Да и нам тоскливо без Люси будет.
- Мам, он не согласится. Говорю же - гордый. Жалости к себе не терпит.
- А кто о жалости говорит? - мать садится за стол, напротив. - Не жалость это.
- А что?
- Ох, Тоня, Тоня... люди тем от зверей и отличаются. Что руку могут протянуть, плечо подставить. И не обидеть человека при том.
- Нет, - Антонина невесело качает головой. - Не согласится он. Точно тебе говорю.
- А ты спроси! Не переломишься. За спрос денег не берут.
_____________
Он стоит лицом к окну. Как будто смотрит на то, что там, за стеклом. А там, на улице, уже совсем весна, яркое солнце и капель. Но он этого не видит.
- Здравствуй, Тоня, - Валентин говорит первым.
- Здравствуй, Валентин, - она проходит в кабинет. - Слушай, все спросить хочу. Как ты узнаешь, что это я?
- Походка, - он оборачивается на звук ее голоса. - Я шаги твои знаю.
У Валентина светлые глаза. Голубые. Красивые, если бы не этот неподвижный взгляд. Который он, как правило, прячет за темными очками.
- Сегодня твои любимые. С картошкой и грибами, - Антонина кладет пакет с пирогами на стол.
- Фаине Семеновне мое почтение.
- Передам. Я пойду, чайник поставлю, пообедаешь?
- Хорошо.
Но Антонина медлит отчего-то. Если решаться на этот разговор, то почему не сейчас? Пока есть хоть какая-то смелость после вчерашних слов матери.
- Валь, я поговорить с тобой хочу.
- Ну, давай поговорим.
- Иди сюда, - она садится на массажную кушетку, хлопает рядом, чтобы он услышал. А потом, уже почти не удивляясь, смотрит, как он уверенно проходит к месту. Он как-то рассказывал ей, что знает свой рабочий кабинет с точностью до полшага. И все меряет шагами.
А начать страшно. Вот страшно и все тут. Она вздыхает. Взрослая женщина, мать тоже уже взрослой, замужней дочери. А волнуется, как девчонка.
- Тоня, если тебе неприятен этот разговор, то и не начинай.
Ее всегда удивляло, как много он слышит. Как угадывает только по голосу, какое у нее настроение.
- Дело не в том, что разговор неприятный.
- Но ты боишься чего-то.
- Я боюсь, что ты... откажешься, - слова вылетели сами собой.
Валентин молчит какое-то время. Сидит неподвижно. А потом произносит ровно:
- Вот ты о чем... Да, откажусь.
- Валя!
- Антонина, не начинай, прошу.
- Почему?!
- Скажи мне, Тоня, - он поворачивает к ней лицо. - А еще лучше - внимательно посмотри на меня, Тоня. Я слеп. Я инвалид. Я буду только обузой. И... я привык один.
- Может быть, я хочу о тебе заботиться! Если хочешь быть один - так и скажи. Но не решай за меня, чего хочу я!
- Тоня... Ну зачем?..
- Я тебе все сказала, - Антонина чувствует, как на глаза наворачиваются слеза. Но он их не увидит.
- Тонечка... ты плачешь?
- Нет.
- Плачешь. Неужели из-за того, что...
- Между прочим, - она вздыхает, вытирает слезы со щек, - это мужчине положено уговаривать женщину, а не наоборот.
- Я бы уговаривал, Тонь. Если бы имел право... Если бы мог рассчитывать... Между прочим, ты мне еще в студенчестве нравилась. А ты так скоропалительно выскочила замуж.
- Быстрее соображать надо было, Валентин Алексеевич! И вообще, ты сдал себя с потрохами, ты знаешь? Твои слова я воспринимаю как капитуляцию.
- Тонечка, не надо...
- Тонечкой будешь меня называть, когда жить к нам переедешь!
- Тоня... - он грустно усмехается. - Ну, вот скажи мне, зачем тебе я?
- Между прочим, ты очень привлекательный мужчина. До сих пор. Вон, стройный какой, не чета мне.
- Очень привлекательный... просто до слепоты.
- Дурак ты, Валька. Кстати, в этом есть и плюсы.
- Да? И какие это?
- Во-первых, ты не будешь замечать, если дома беспорядок. И что на мне бигуди, нет косметики и старый халат. А во-вторых, ты помнишь меня тридцативосьмилетней. И не знаешь, как я постарела.
- Тоня... - Валентин горько улыбается, качает головой. - Ох, Тоня, Тоня...
- Если я сейчас уйду, - произносит она чуть слышно, - то больше не приду сюда.
- Не надо, - он безошибочно находит ее ладонь на массажной кушетке. - Не уходи.
_________________
Григорий любит просыпаться раньше и смотреть на нее спящую. Вот сейчас Люся лежит, повернувшись к нему спиной, хотя так бывает редко. По подушке растекся водопад ее волос. Тоненькая бретелька пересекает округлое плечо, норовя сползти. Гриша потерпел сокрушительное поражение в борьбе с ее пижамами, так и не добившись желанной обнаженности любимой женщины в постели. Ну, за исключением очевидных случаев. Но, по крайней мере, кошмарные пижамы с зайцами сменили шелковые сорочки, которые были приятны на ощупь. Да и на взгляд - тоже.