В голове билась одинокая, но оттого яркая мысль: «Кто?» Кто будет следующим? Есть ли кто-то ещё? И, если есть, то гдеон? Хант шарил взглядом по шеренгам людей, выискивая малейший намёк, что у предателя были сообщники, но никто не повернул головы и не отвёл взгляд. И в их глазах было только презрение и яркая ненависть к стоявшей в Стеклянном кубе фигуре. Ничего лишнего. Артур поджал губы и медленно выдохнул.
О том, что в мягком брюхе Канцеляриата завёлся предатель, он понял где-то полгода назад. Сначала случайности сложились в подозрительные совпадения, а те, в свою очередь, в дорожку закономерностей, по которой глава Карательной службы крался долго и тщательно, пока не наткнулся на сопротивление. Хант не был наивным и, конечно же, знал, что в любом замкнутом обществе всегда найдётся парочка тех, кто возомнит себя новой властью. Тот, кто захочет перечеркнуть и обесценить то, что создавалось трудом, кровью и ценой жизни, не дав взамен ничего, кроме хаоса и беспорядка. Верховный Канцлер тактично именовал их вредителями. Хант был прямолинейней и открыто называл выродками. И, по сути, они ими и были. Бракованный материал эволюции, который следовало найти и уничтожить до того, как он пустит корни… расплодится. Хант ненавидел их, и, судя по всему, это было весьма взаимно. По крайней мере, оставленные на железных пластинах Щита надписи оказались довольно доходчивыми.
Собственно, пойманный предатель должен был заниматься именно этим — выявлять выродков и уничтожать их ещё в зародыше. Но вместо этого помогал ублюдкам появиться на свет, и Хант этого не понимал… не находил ни одной причины, зачем спасать тех, кто заранее обречён эволюцией. Они ведь не просто ущербны. Эти люди опасны.
Хант бросил взгляд на спокойно стоявшую в Кубе женщину и скрипнул зубами, пока в памяти строчка за строчкой всплывало её досье. Руфь Мессерер. Пятьдесят лет, вдова. Обучалась при интернате Суприма и подавала большие надежды. Десять лет руководила службой Регулирования Единообразия Населения. Генетического продолжения не имеет. Стерильна. Всё. На этом и без того скупое описание резко обрывалось, давая оскорбительно насмешливый намёк, что самое интересное было давным-давно уничтожено. Кем? Хант не знал, но определённо сделает всё, чтобы найти всех причастных.
Вообще, в том, как глупо попалась Мессерер, чувствовался настолько откровенный подвох, что Хант был готов взвыть от бессилия. Ей было пятьдесят. Ещё один год, и эта женщина получила бы почётную «инъекцию Милосердия», после чего о ней можно было забыть. Но нет! Она позволила себя поймать, и ему только предстояло понять — зачем.
От вспыхнувшего в крови бешенства Хант сжал затянутые в перчатки кулаки, но тут на плечо опустилась чужая рука, и послышался голос:
— Не спеши, Артур. Ты же не хочешь разочаровать Суприма своим беспокойством? — Великий Канцлер говорил шутливо, но его сухие старческие пальцы сдавили броню на плече Ханта с удивительной силой, недвусмысленно приказывая взять себя в руки. — Ты удостоен великой чести…
— Быть палачом.
— Быть рукой правосудия. Закон — путь к единству. Гармонии. И ты его верный страж.
— Не лучше бы мне охранять его там? — Хант кивнул в сторону толпы, но послушно принял положенную позу. Он скрестил за спиной руки и расправил широкие плечи, вынудив Канцлера отступить. — Мы не знаем, были ли у Мессерер сообщники. Они могут прийти сегодня и попытаться…
— Остановить тебя? — перебил Канцлер, и в его вопросе явно слышалась улыбка. Он был наставником Ханта с раннего детства, и прекрасно знал, что представляет из себя его подопечный. — Мой дорогой Артур, это нелепо.
— Разве?
— Абсолютно. Тебя боятся, и это лучший гарант их бездействия. Они ждут, что ты будешь искать их, но это логика примитивных. Тебе нужно больше.
— Страха?
— Да. И ненависти.
— Кхм…
— Страх и ненависть идут рука об руку у людей ограниченных, у тех, кто вследствие ошибки природы лишён беспристрастности, а значит, зависим. Мессерер думала, что делает их сильнее, но, на самом деле, только ослабила. Так что где-то среди этих людей стоят те, кто прямо сейчас тонут в своих страстях и эмоциях. Они ждут. Они копят свою общую боль. И однажды её будет столько, что та вплетётся в узор из их слов и поступков. Точно цепь, она свяжет этих людей по рукам и ногам, а страх и ненависть, порождённая страхом, заставят сделать ошибку. И вот тогда, они будут твои. Все. До одного.