Наверху главной городской Башни, почти под самыми небесами и лишь на один этаж ниже личной Оранжереи Суприма, находились апартаменты Верховного Канцлера. Они располагались выше серо-зелёной пелены облаков, где не было ничего, кроме тусклого неба и холодного Солнца, чьи лучи за желтоватыми просвинцованными стёклами ощущались на коже едва заметным теплом. По меркам Города, окна в Башне были огромны, но всё равно пропускали так мало света, что в небольшом кабинете всегда царил полумрак. Он оседал сизой тенью на пустых, без единого украшения стенах, забивался в щели и делал без того небольшую комнату ещё меньше.
Впрочем, Артуру Ханту, который стоял, прислонившись к одному из книжных шкафов, не было до этого дела. За последние несколько лет он выучил здесь каждый дюйм и, наверное, смог бы сориентироваться даже ослепнув. С громким парным щелчком отстегнув маску, он с наслаждением стащил надоевший шлем и тряхнул головой в попытке хоть как-то привести в порядок спутавшиеся волосы. Но те лишь вяло колыхнулись в ответ, так что Ханту пришлось их взлохматить рукой.
— Бесполезно, — донеслось из глубины кабинета, очевидно, подразумевая глупость подобных потуг.
Канцлер сидел за столом и сосредоточенно что-то читал. Он хмурился и то перекладывал пару бумаг из одной стопки в другую, то потом возвращал, что-то черкал, хмурился ещё сильнее, а потом всё же оторвал взгляд от документов. Какое-то время его маленькие глазки внимательно изучали замершего у стены Ханта, который с наигранным интересом разглядывал свою страшную маску, но затем Канцлер выпрямился, откинулся на спинку кресла, и его тяжёлая мантия вспыхнула в фиолетово-алых лучах заходящего солнца искрами золотого шитья.
— Будь добр, в следующий раз оставь своё недовольство за порогом или не приходи вовсе, — процедил он.
— Я молчал, — хмыкнул Хант и пожал плечами. Однако в этот раз лёгкая дерзость вызвала не улыбку на губах Канцлера, а раздражение.
— Слишкомгромко. В твоём положении это следует делать потише.
— Вот как? — Хант выпрямился и в два больших шага достиг стола Канцлера, громыхнув по нему маской. Свинцовые грани, что походили на контуры черепа, вспыхнули жёлто-фиолетовым переливом, придав шлему ещё более отвратительный вид. — А каково моё положение?
— Мне казалось, эта тема на сегодня закрыта. Я ошибся? — Канцлер поднял в наигранном недоумении брови, но Хант видел, как стянулись в едва заметную нить и без того по-старчески тонкие губы.
— Считаю, что обсуждения были недостаточными. Хотелось бы уточнить.
— Зачем?
— Чтобы в следующий раз быть готовым…
— А ты был не готов? — перебил Канцлер. Он бросил на Ханта насмешливый взгляд, а затем вернулся к бумагам. — Что же, тогда следует поднять вопрос о твоей компетентности.
Артур длинно выдохнул, пытаясь усмирить вызванный пренебрежительным тоном гнев, выпрямился и сцепил за спиной руки. Спокойствие.
— Моя работа требует осторожности. Если я начну направо и налево отрезать головы каждому провинившемуся, то…
— Разве ты не делаешь именно так во время своих патрулей? Разве кто-то из твоих людей поступает иначе? Десять пойманных нарушителей в этом месяце, и среди них ни одного, кто дожил бы до камеры. К чему это двуличие, Хант?
— Я цербер, а не палач!
— Ты будешь тем, кем я скажу! — неожиданно заорал Канцлер, и швырнул на стол очередной документ. — Цербером, палачом, пресмыкающимся или никем! Я здесь решаю. А ты, всего лишь высшее звено в службе Исполнения приговора, и будь добр, вспомни об этом в следующий раз, когда решишь отнять моё время!
Канцлер замолчал, какое-то время сверлил взглядом застывшего Ханта, а потом поднялся и подошёл к окну, за которым уже темнело мутно-красное небо. Повисла тишина, нарушаемая лишь гулом преобразователя воздуха, а потом послышался вздох.
— Вот поэтому я до сих пор не ввёл тебя в совет Канцеляриата. Ты слишком молод, импульсивен. Со временем твоя горячность перейдёт в ценную способность быстро принимать самые сложные решения, но пока рано. И потому ты обязан следовать мне, и букве закона, которую я несу.
Голос Канцлера был тих, а сам он не отрывал взгляда от поднимавшейся вдалеке Бури. Она стеной вставала меж Городом и садившимся солнцем, искажая и без того неестественный свет до оттенков какой-то неведомой грязи, а потом длинно взвыла сирена. Канцлер повернулся.