Большие Поляны
События в романе «Большие Поляны» развертываются накануне исторического мартовского (1965 г.) Пленума ЦК КПСС и подтверждают жизненную верность и необходимость принятых партией решений. Писатель показывает, как под влиянием исторических событий меняются люди, их отношение к труду, повышается чувство коллективизма.
Автор — бывший председатель райисполкома, хорошо знает людей, проблемы деревни и многие вопросы, которые волнуют сельского труженика, находят живое, образное отражение на страницах романа.
Глава первая
1
Всю первую половину июля дни были теплыми, солнечными, а по ночам шли дожди — с грозами, с гулкими раскатами грома. Хлеба отцветали, наливались, колосья тяжелели, клонились к земле. Приближалась вершина лета, начало страдных работ.
В эти дни Уфимцев не слезал с мотоцикла, носился по полям и перелескам, случалось, ночевал в травяных балаганах у сенокосчиков, а то проскакивал в глубь Коневских лесов, где на вольных пастбищах пасли скот.
День ото дня подымалась рожь, закрывая собой полнеба, колыхались под ветром поля пшеницы, голубели овсы. Иногда Уфимцев забирался в середину поля, брал прохладные колосья в пригоршни. Или садился под кустом калины у широкого моря гречихи, слушал бой перепелов.
В такие минуты крутая волна радости захлестывала его, кружила голову. Но от других он старался скрыть эту радость: при встречах с людьми беспричинно хмурил белесые брови, говорил глухим грубоватым голосом, давая понять, что радоваться пока нечему. И лишь оставаясь один, давал волю чувствам — нынешний урожай должен изменить дела в колхозе «Большие Поляны».
Утро застало Уфимцева дома. Вчера он ездил на станцию, отправлял жену с детьми в город к теще на время летних каникул, вернулся домой поздно, спал плохо — было жарко, душно, в голову лезли мысли о сенокосе, которому все-таки мешают дожди, о надвигающейся уборке хлеба и нехватке техники, о деньгах для авансирования колхозников.
Встал он рано, до солнца, торопливо оделся, вышел во двор. От земли несло сыростью, темнели мокрые плетни и недвижные кусты черемухи, блестела лужица у ворот, вокруг нее прыгали, нещадно треща, воробьи.
Он обернулся на стук: возле навеса у поленницы дров стояла хозяйка квартиры тетя Маша.
— Ты куда в такую рань? — спросила она, роясь в дровах, выбирая поленья посуше. — Дождись, оладьев напеку. Успеешь, намнешь холку-то, день долгой.
Голос у тети Маши натужный, с хрипотцой. Она в больших галошах на босу ногу, в старенькой наспех надетой юбке.
— Спасибо, — ответил Уфимцев, проходя под навес к мотоциклу. — В другой раз как-нибудь.
— Что так? — удивилась тетя Маша. — Аль на брюхо осерчал?
— В лесничество надо пораньше успеть, — нехотя проговорил он.
— А-а! Сполняешь наказ своей жёнки? Тогда езжай, поспешай.
Она прошла к дому с большой ношей дров, выпятив тощий живот, отчаянно шлепая галошами.
— Давай сполняй! — крикнула она уже с крыльца и вошла в дом.
Уфимцев поморщился от досады: оказывается, знает о его вчерашней размолвке с женой.
Он вывел мотоцикл за ворота, поехал серединой улицы, разбрызгивая грязь. Улица была длинной, одна на все село, и в эту раннюю пору выглядела безлюдной. Раскисшая от дождя земля рябила частыми отпечатками раздвоенных копыт — по улице недавно прошло стадо.
Уфимцев проехал мимо большого, на четыре окна, дома, где помещалось правление колхоза, мимо потемневшего от времени, обшитого тесом клуба и, перескочив ложок, выехал к старому, знакомому с детства пятистеннику с белыми ставнями. Здесь он родился и прожил до призыва в армию на действительную службу. Сейчас тут жил его старший брат Максим. Уфимцев пристально вглядывался в окна — не увидит ли мать, но окна были пустые. Он мысленно поругал себя, что за делами так и не удосужился навестить ее. Выехав за ворота поскотины, он прибавил газу, думая выскочить с разгона на Кривой увал, пересекавший дорогу и нависавший обрывом над рекой, но на полпути застрял, слез с мотоцикла и поволок его по грязи в гору. Взобравшись на вершину, остановился перевести дух.
Отсюда, с увала, было широко и далеко видно: и оранжевое, еще неяркое солнце, катившееся по степи; и село возле пруда, с тополиными садками, с разноцветными крышами; и река Санара, упрятанная в тальники, петляющая по полям колхоза от самых Коневских лесов; и леса эти, синими уступами уходящие к горизонту, сливающиеся с небом на западе; и у кромки леса сиреневые дымки из труб деревни Шалаши — второй бригады колхоза; и поля, поля по обе стороны Санары, желтое море хлебов, изрезанное лесными гривками.